Секрет - Шарлотта Бронте

Я не могу проследить литературную карьеру Альбиона во всем ее блеске, ни даже представить список различных его творений. Довольно сказать, что он сделался одним из величайших поэтов эпохи, и главной причиной, побуждавшей его упражняться на новом поприще, была надежда стать достойным обладания таким сокровищем, как Марина. Чем бы ни был поглощен маркиз, она не покидала его мыслей, и он не находил среди прекрасных дам Витрополя — богатых, знатных, блистательных, изощрявшихся в попытках привлечь его внимание — ни одной хотя бы сравнимой с нею.

Как-то вечером Альбиона пригласили в дом графа Круахана, где собралось многолюдное общество. Среди гостей присутствовала дама лет двадцати пяти — двадцати шести. Она была высока, ее лицо и фигура являли чистейший образец античной красоты. У нее были безупречные черты, большие сверкающие глаза, черные, как и роскошные локоны пышных вьющихся волос. Яркое впечатление усиливало алое бархатное платье, отделанное горностаем, а развевающийся плюмаж из черных страусовых перьев придавал ее внешности особое достоинство. Альбион едва ли замечал эту выдающуюся красавицу, пока граф Круахан не встал и не представил ее как леди Зельзию Элрингтон. Она считалась самой образованной, самой знаменитой женщиной Стеклянного города, и маркиз был рад случаю свести с ней знакомство. Довольно быстро она вовлекла его в остроумную беседу, а в искусстве общения с леди Зельзией не могла бы состязаться и мадам де Сталь. В данном случае она превзошла себя, ибо понравиться выдающемуся человеку было бы для нее чрезвычайно лестно.

Наконец кто-то из гостей попросил ее осчастливить общество пением и игрой на рояле. Сперва леди Зельзия отказывалась, но стоило Альбиону поддержать уговоры, встала, взяла со стола маленький томик стихов и открыла на произведении маркиза Таргуса. Она подобрала к нему мелодию и пропела, искусно аккомпанируя себе на фортепьяно:

Луна в сиянии лучей,

Покоем мир объят.

Я вспомнил блеск твоих очей,

Твой благосклонный взгляд.

Вот лебедь белый, словно снег,

По лону вод скользит,

И ветер сдерживает бег —

Наряд его щадит.

Я вспомнил: так он замирал

Пред красотой твоей

И мягко, ласково играл

Красой твоих кудрей.

Я вспомнил: утреннюю тишь

Тревожат соловьи.

Белей лилеи ты стоишь,

Не внемля их любви.

О, как мечтаю я скорей

Взглянуть в твои глаза!

Но между нами глубь морей,

Текучая стезя,

Где океан

Вздымает вечный ураган,

Бушуя и грозя.

Этот романс Альбион сочинил вскоре по прибытии в Витрополь и посвятил Марине. Глубокий, выразительный голос леди Зельзии воздавал должное героине, и маркиз в соответствующих выражениях выразил благодарность за оказанную честь.

Она закончила, и общество разошлось, поскольку было уже поздно.

По пути домой Альбион, сам того не сознавая, думал о могучем очаровании леди Зельзии Элрингтон и невольно сравнивал его с тихой прелестью Марины. Он даже слегка колебался, кому отдать предпочтение, ибо хотя по-прежнему боготворил Марину, четырехлетняя разлука слегка обесцветила в воспоминаниях ее образ. Погруженный в свои мысли, он вдруг услышал мягкий печальный шепот: «Альбион!»

Поспешно обернувшись, он увидел вблизи фигуру, полностью схожую с Мариной, отчетливо различимую в лунном свете.

— Марина! Моя милая Марина! — вскричал Альбион, бросаясь к ней с переполненным радостью сердцем. — Как ты сюда попала? Не ангелы ли тебя перенесли?

Говоря так, он простирал к ней руки, но она уклонилась от его объятий и медленно скользнула прочь со словами: «Не забывай меня; когда ты вернешься, я буду счастлива».

Видение исчезло, как если бы Марина явилась лишь затем, чтобы утвердить свое превосходство над соперницей, ибо, разумеется, въяве узрев ее красоту, Альбион тотчас же понял, что она несравненна. Им овладело смятение. Загадку нельзя было объяснить иначе, нежели сверхъестественным воздействием, каковое устаревшее суеверие его просвещенный разум до сего случая отрицал. В одном, впрочем, ошибиться было невозможно, а именно в повторении прощальных слов: «Когда ты вернешься, я буду счастлива». Значит, Марина жива, и то, что видел он, не могло быть призраком. Тем не менее Альбион записал для памяти день и число: 18 июня 1815 года, 12 часов ночи.

С этого дня его природная меланхолия усилилась; терзаемый ужасной мыслью, что не застанет Марину в живых, юноша с удвоенной силой стремился к встрече. Наконец, не в силах больше выносить беспокойство, он поделился тревогою с отцом, и герцог, тронутый его скорбью и верностью, разрешил сыну съездить в Англию и вернуться в Африку с Мариной.

Не стану обременять читателя подробностями путешествия Альбиона, перейду сразу к тому, что случилось по его возвращении в Англию.

Он достиг Стрателлерея чудесным вечером 15 сентября 1815 года и, не заходя в родительский дом, сразу же устремился в Оуквуд-Хаус. На пути туда его внезапно пронзила мысль, что Марины, может быть, уже нет в живых, но Альбион призвал на помощь надежду; поддерживаемый ею, юноша пересек луг и направился к стеклянной двери гостиной.

Едва он приблизился, его слуха коснулась нежная мелодия арфы. Сердце затрепетало от радости: Альбион знал, что лишь пальцы Марины способны создать такое созвучие музыкальных нот, с коим ныне сливалась гармония нежного и печального, но знакомого голоса. Он отодвинул виноградную лозу, затенявшую дверь, и увидел возлюбленную: ее тонкие персты скользили по струнам арфы.

Она сидела вполоборота; Альбион незаметно вошел, сел, опустил голову на руки и закрыл глаза. С упоенным восторгом внимал он следующим словам:

Ухо чутко ловило звук

Тех шагов, что не прозвучат,

Мое сердце сжималось вдруг,

И слеза туманила взгляд,

Но теперь я тиха.

Окутался трауром лес,

И цветы, что вечерней порой,

Словно ясные звезды небес,

Провожали меня домой,

Совсем поникли.

Из ущелий, скал и теснин

В дубраве, венчающей холм,

От ручьев, родников и стремнин

Тихий шепот, предчувствий полн,

Сулит утраты.

Ветр в лесу, завывая, рыщет,

Заблудившись среди стволов.

Ворон кличет, коршун свищет,

Вещих птиц тоскливый зов

Вьется вкруг меня.

Каждый шорох бросает в дрожь,

Страшно мне услыхать ответ:

Он ли это, кого ты ждешь,

Или весть, что его уж нет,