Украсть богача - Рахул Райна

как-нибудь встретимся, пообщаемся? Вот мой телефон. – Она протянула мне визитку и ушла – летящая походка, от волос пахнет розами, в руках книги и стопка документов.

Встретимся? Пообщаемся? За кого она меня приняла? За юного карьериста, окончившего колледж? А впрочем, хоть кто-то дал мне номер телефона. Хоть кто-то мной заинтересовался.

Как только Прия стала с нами работать, ее главная проблема превратилась в мою. Начальник у нас был говнюк.

Основная беда заключалась в том, что он мудак. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Ничто на свете не способно было обрадовать Шашанка Обероя, которого все звали «Шаш»: ни его «Мерседес» С-класса, ни жена, бывшая модель, ни интрижки с практикантками, ни окружающие его жополизы, ничто. Интересно, он вообще хоть раз в жизни чему-то радовался или как начал плакать, едва вылез из материнской утробы, так всю жизнь и продолжал?

С Руди хотя бы можно было нормально общаться – когда он не напивался, не бегал за юбками и не доматывался до меня. А вот под рубашкой Обероя вечно бушевало пламя ярости.

– Текст не слишком хорош, Руди не слишком обаятелен, вопросы дурацкие, неинтересные, неактуальные, ракурсы банальные, свет прожекторов не того оттенка, кофе нет, звук плохой, Рамеш гребаный псевдонеприкасаемый, в профсоюзах одни ублюдки, дравиды ленивые, на обед опять самбар[127], гребаная Прия, гребаная инфляция, вот бы нами снова правили британцы, гребаная демократия.

Все это он говорил нам на совещаниях, а сам при этом отрывал клочки бумаги, сворачивал из них трубочки и ковырял в ушах. «В Индии сплошь грязь. Хорошо хоть Моди[128] наводит порядок».

Стоило мне открыть рот, и он взирал на меня с изумлением, как все богатые лунды, услышав, что я говорю по-английски.

Больше всего Оберою нравилось публично унижать Прию.

– И это лучшее, что сумела придумать мисс Выпускница Бангалорского Университета, бакалавр в области коммерции? По-моему, хрень какая-то, – заявлял он на совещаниях. – Ваши родители умерли? Потому что ваша некомпетентность убила бы их еще раз. Как, и детей у вас нет? То есть матка у вас так же бесплодна, как и воображение?

А Прия сидела и слушала. Держалась изо всех сил, чтобы не встать и не уйти.

Оберой очень гордился тем, что окончил Университет Южного Иллинойса, «весьма престижное заведение». Мы обожаем это слово. Престижный. Все американские вузы престижны.

Для нас главное, что они престижно смотрятся в брачных объявлениях и в анкетах на сайтах знакомств: как же еще родителям сбыть с рук волосатого, немытого тридцатидвухлетнего сыночка, который работает младшим менеджером? По-моему, «престижный» – это шифр, означающий следующее: «Это все знают. Вы не знаете? Гребаная неграмотная деревенщина».

Оберой усложнял нам простую работу. Шоу пользовалось успехом с самого первого выпуска. От нас требовалось лишь ничего не испортить.

Каждый день мы обсуждали участников, отсеивали мошенников и обманщиков, выбирали людей благородного происхождения, самых достойных. Например, прачку из Варанаси, сын которой погиб на Каргильской войне[129].

– Сколько ей дать? – спрашивал помощник продюсера.

– А сколько наград получил ее сын? – уточнял Оберой.

– За отвагу – ни одной, – отвечал парнишка, шея которого густо поросла волосами, а лицо оставалось гладким. – Э-э-э, минутку, сэр, э-э-э, две – за ранения. Погиб при крушении вертолета. Свои же и подбили, по ошибке.

– Сто тысяч, – цедил Оберой. То есть жалкая тысяча американских долларов. И продолжал публиковать в Инстаграме снимки своих престижных детей, их табели успеваемости, фотографии с уроков верховой езды, школьных спектаклей, притом что с отцом у детей не было ни одной фотографии; он снимал все свои пижонские завтраки, обеды и ужины, каждую чашку кофе, – можно подумать, на дворе девяносто пятый год и вся эта чушь до сих пор производит на публику впечатление, – каждую инженюшку, рядом с которой он неуклюже позировал на вечеринке, притворяясь, будто у них близкие отношения. «Болтаем со старой знакомой», – писал он; так ему и поверили.

Он отправлял группу снимать реальную жизнь участников, с ее неприкрытой грязью и мерзостью. Нарезка кадров – вот в полных надежды глазках отражается слабое пламя, вот в замедленной съемке играют тощие, облепленные мухами дети в серых рубахах – выжимала у зрителей слезы. Индийское телевидение не знает полутонов. Впрочем, как и западное, не так ли?

Целый день мы работали с конкурсантами, время от времени делали перерыв, чтобы Руди, присутствовавший в помещении не душой, так телом, взял телефон и ответил на вопросы сплетников и репортеров или сфотографировал нашу команду, причем я всегда держался сзади: одна голова торчит из-за леса рук, причесок и дипломов МБА. Я изо всех сил старался не попадать в кадр – пережиток моих занятий.

Руди селфился как заведенный. Не успеет договорить – и тут же: «Рамеш! Селфи!» – я протягивал ему телефон и отбегал в сторону. Не светиться. Никто не должен меня видеть, никогда.

Через несколько недель мы приехали на съемки и наконец познакомились с участниками, обитателями центральной Индии, о которых прежде знали по душещипательным рассказам в наших рабочих блокнотах.

Я нашептывал Руди в наушник вопросы и подробности биографии.

– Она родилась в 1980-м, в ночь перед солнечным затмением. Спроси ее, кто она по гороскопу.

– Вы родились в 1980-м, в ночь перед солнечным затмением. Кто вы по гороскопу?

Господи Иисусе. Правда, так было только первое время.

К счастью, потом он поднаторел.

Надо отдать ему должное: он никогда не молчал и всегда, всегда излучал слащавое обаяние, то самое, которое включал перед телекамерами и в ночных клубах, то самое, которое я отметил еще в первом его интервью – в день, когда он стал победителем Всеиндийских.

Теперь он умел перевоплощаться. Он научился играть. Он уже был не Рудракш Саксена, противный индийский подросток, а Ментальный Махараджа, подчинивший себе познания. Он мог вести себя как угодно, и кто-нибудь обязательно снимал это и выкладывал на Ютьюбе: так способности Руди послужили его невероятному успеху.

Разумеется, он ничего не сделал. И сам это знал.

Я же знал лишь, что зрители его обожали.

– Ваш сын – летчик? Как же вам повезло! Мне мама тоже говорит: «Руди, вот бы ты стал летчиком, вместо того чтобы снимать эти телепрограммы». Да уж, наши мамы такие, и без них тяжело, и с ними непросто. Да здравствуют индийские матери! – И он демонстрировал свежеотбеленные зубы, а из груди зрителей великой страны вырывался вздох.

Самой активной его аудиторией (впрочем, как и вообще в стране) были женщины за тридцать, из стремительно возвышающегося низшего среднего класса. Одни приходили на съемки в студию, другие смотрели по телевизору – домохозяйки с ярким макияжем, скрывающим усталость после