Круглый дом - Луиза Эрдрих

– Я хочу сходить на мессу, – сообщил я.

Энгус застыл с поднятой ногой.

– Что? Ты хочешь сходить на мессу? Это еще зачем?

– Сегодня есть месса?

– Конечно. В пять часов. Мы еще можем успеть.

Тетка Энгуса была такая же набожная, как тетя Клеменс, хотя вряд ли на исповеди она признавалась, что бьет племянника.

– Нужно прощупать этого священника, – объяснил я.

– Отца Трэвиса?

– Да.

– Хорошо, дружище.

Энгус сходил в теткину квартиру и принес съемное седло от своего розового велика. Он привинтил седло с помощью болта и положил ключ в карман. После того, как у Энгуса угнали второй велик, дядя Уайти предложил ему противоугонную тактику: забирать седло домой – и он же дал ему гаечный ключ. Если кому-то взбредет в голову угнать этот велосипед, резонно заметил Уайти, пусть он пустым стержнем продырявит себе задницу. Мы оседлали своих стальных коней и пустились в путь, сделав большой крюк, чтобы нас не заметили из окна заправки.

Мы успели в церковь как раз вовремя: месса еще не началась. Я, последовав примеру Энгуса, преклонил колени, и мы сели на скамью в переднем ряду. Я намеревался рассмотреть священника вблизи – хладнокровно и непредубежденно. Так же, как, допустим, капитан Пикар разглядывает кровожадного лигонца, похитившего главу службы безопасности Ташу Яр. Когда прозвонил колокольчик, призвавший паству встать, я натянул на свое лицо маску невозмутимого внимания, как у капитана Пикара. Мне казалось, что я был вполне готов к своей миссии. Но когда на кафедру взошел отец Трэвис, облаченный в похожую на груботканое одеяло зеленую сутану, моя голова вдруг поплыла и загудела, словно превратилась в воздушный шар, наполненный роем пчел.

– Слышь, Суперстар, у меня в голове жужжит, прям как в улье, – прошептал я Энгусу.

– Заткнись! – прошипел он в ответ.

Небольшая группа прихожан – человек двадцать или около того – начала бормотать, и Энгус сунул мне в ладонь смятый листок бумаги. Там были напечатаны строки ответов на воззвания проповедника и стихи гимнов. Мой взгляд был прикован к отцу Трэвису. Я и раньше его видел, конечно, но никогда не вглядывался в него так пристально. Мальчишки называли отца Трэвиса Оловянноликим – за вечно бесстрастное выражение лица. А девчонки прозвали его Ошибка-Природы, потому что над его мужественными, как у героя любовного романа, скулами блестели пустые водянистые глаза. У него была безупречно гладкая кожа, подчеркнуто бледная, почти молочно-белая, что вообще характерно для рыжих, а по шее змеился длинный багровый шрам. У него были маленькие, прижатые к черепу ушки, крупные, с надменным изгибом губы, стриженные ежиком рыжеватые волосы, редеющие на боках, а на темени сходящиеся густой рощицей. Когда он говорил, зубы почти не показывались, и квадратный подбородок оставался неподвижным, поэтому на его застывшем лице шевелились одни только губы, и слова, казалось, выползали у него изо рта точно червяки. Механическая правильность черт его лица с этой постоянно двигающейся прорезью рта и вызвало у меня такое сильное головокружение, что я невольно бухнулся обратно на скамью. Мне еще хватило ума уронить бумажку со стихами и потом притвориться, будто я полез под скамью ее искать. Энгус ткнул меня в бок.

– Я блевану, если ты еще раз так сделаешь! – шепотом пригрозил я.

Как только нам удалось сделать вид, будто мы ищем конец очереди к причастию, мы выскользнули из церкви и отправились к детской площадке. Энгус достал сигарету. Мы ее аккуратно располовинили, и я скурил свою половинку, правда, она ввергла меня в щемящую печаль. Наверное, вид у меня был несчастный – под стать моему состоянию.

– Поеду-ка я поищу Каппи, – предложил Энгус.

– Ага, поезжай. Скажи ему, что я сбежал от отца, и пусть принесет чего-нибудь поесть.

– Так ты сбежал? – нахмурился Энгус. Все знали, что у меня просто идеальная семья – стабильная, любящая, состоятельная (по меркам резервации, естественно). Из такой семьи не сбегают. Но теперь все изменилось. В его глазах сверкнула жалость, и он уехал. А я подкатил велосипед к низким деревцам на выстриженном газоне, отмечавшим границу церковного двора, прислонил его к дереву. Наплевав на клещей, я улегся на траву и закрыл глаза. Лежа, я чувствовал, как холодная земля вбирает мое тело. Казалось, я мог ощутить даже силу гравитации, которую рисовал в своем воображении в виде гигантского жидкого магнита в центре земного шара. Я прямо-таки кожей чувствовал, как этот магнит меня притягивает и высасывает жизненные силы. Я проваливался сквозь все пределы туда, где все теряло всякий земной смысл и Кью из «Звездного пути» был верховным судьей в красной бархатной мантии. Я незаметно провалился в сон, словно попал под действие морока. А потом очнулся от звука быстрых шагов. Я открыл глаза и быстро скользнул взглядом по колышущейся черной сутане к деревянному наперсному кресту и плетеному поясу отца Трэвиса. Над его статным торсом, широкой грудью и квадратным подбородком сияли устремленные на меня из-под бледных век бесцветные глаза.

– Курить на детской площадке воспрещается, – сухо произнес он. – Тебя видела монахиня.

Я открыл рот, но издал только сдавленный хрип. Отец Трэвис продолжал:

– Но тебе всегда рады на святой мессе. И если тебя интересует катехизис, я провожу занятия по субботам в десять утра.

Он ждал моей реакции.

И я вновь выдавил слабый хрип.

– Ты – племянник Клеменс Милк?

Сила гравитации внезапно изменила направление, и я сел, ощутив прилив энергичной решимости.

– Да, – сказал я, – Клеменс Милк – моя тетя.

Теперь чудесным образом я ощутил силу в ногах и поднялся с земли. И даже шагнул к священнику. Это был короткий шажок, но все же в его сторону. С моих губ сорвались слова в духе моего отца.

– Можно вам задать вопрос?

– Валяй!

– Где вы были, – спросил я, – между тремя и шестью часами пополудни пятнадцатого мая?

– А что это был за день?

Уголки его надменных губ чуть поджались.

– Это было воскресенье.

– Полагаю, я совершал богослужение. Но точно не помню. После мессы я проводил обряд поклонения святому кресту. А что?

– Просто спросил. Без причины.

– Причина есть всегда, – заметил отец Трэвис.

– А можно еще вопрос?

– Нет, – ответил священник. – Только один вопрос в день.

Шрам на его шее ожил, побагровев еще больше.

– Твоя тетя говорит, ты – хороший парнишка, прилично учишься, не создаешь проблем родителям. Мы будем рады видеть тебя в нашей молодежной группе.

Тут он улыбнулся. Я впервые увидел, какие у него зубы. Слишком белые и ровные для настоящих. Хоть священник был и молодой мужчина, но зубы у него оказались вставные! И еще этот шрам, как длинный мазок красной краски на шее. Он протянул мне руку и стал похож на портрет руки неумелого художника: уж больно аккуратно у него были выписаны черты лица. Чересчур красивый, чтобы быть по-настоящему красивым, как отозвалась о нем тетя Клеменс. Мы молча стояли. Блеск его сутаны, отражавшийся в его белесых глазах, меня даже испугал. Его протянутая рука не шевелилась. Я пытался удержаться, но моя правая кисть сама собой двинулась к нему. У него была холодная ладонь. Мозолистая, гладкая и крепкая, как у отца Каппи.