Нетаньяху. Отчет о второстепенном и в конечном счете неважном событии из жизни очень известной семьи - Джошуа Коэн

Я убрал зажим в пакет с вещами, которые затребовала Эдит,— сборником кроссвордов и прочих головоломок,— поехал в больницу и сунул этот шарлатанский кронциркуль ей в руку.

—Зажим Джуди? Что мне прикажешь с ним делать? Что ей прикажешь с ним делать? Он ей больше не нужен.

—Она была без него.

—И что?

—Когда мы ее привезли. Когда все это случилось. Она была без него.

—И о чем это говорит?

—А это говорит о том, что ее перелом — не случайность.

Эдит перестала плакать, поднялась, отвела меня к лифтам и выбросила чертовы клещи в мусорную корзину.

—Позволь тебя спросить, Рубен: моя беременность — случайность?

—Нет.

—А наш брак — случайность?

—Нет, что ты.

—И у тебя есть доказательства?

—Только твои слова. Ничего больше.

—Единственное доказательство — наши с тобой слова, а мы в данном случае утверждаем, что Джуди сломала нос нечаянно.

—Понял.

—И если мы будем постоянно это повторять, быть может, однажды сами в это поверим.

Всякий раз, заходя за чем-нибудь в комнату Джуди и открывая дверь, я представлял себе, что она там, за дверью, я вспоминал, как часто мне случалось открыть дверь слишком резко, прямо перед лицом Джуди… что, если она репетировала этот трюк или даже собиралась выставить меня виноватым? А когда просила у меня многотомные справочники или какой-нибудь пухлый том в твердой обложке — зачем ей понадобился «Капитал» Маркса, кроме как бросить его с раскладной лестницы, а самой быстренько спуститься и встать внизу, чтобы книга ударила ее ровнехонько в шишечку на носу посередине ошарашенного лица? А тот случай, когда она подошла слишком близко к отверстиям меж планками раздвижной двери гаража? Неужели все это были неудавшиеся попытки? В моем детстве в Бронксе один мальчишка утверждал, будто бы с помощью определенного способа мастурбации — канцелярскими резинками — ему удалось растянуть кожу на пенисе взамен оттяпанной в недельном возрасте крайней плоти. Я сомневался, что это помогает. Ну то есть он показал мне, он показал всем ребятам в переулке, но я все равно не верил. Недавно я слышал, что он сколотил состояние на страховании, перестраховании и потребительских кредитах. Пожалуй, мне требовалось что-то подобное, нечто вроде самодельной средневековой дыбы, но для мозгов, чтобы понять мою дочь.

Обшарив ее ящики, я принялся за свой кабинет, выбрал окончательные варианты ее сочинений, перепечатал, подписал ее именем, добавил сопроводительные письма. А в тот день, когда Эдит должна была привезти Джуди из больницы, поехал на почту. До чего красиво это простое здание в декабрьских сумерках. Очаровательное простое здание из гладкого кирпича. Внутри на стене уже висит еловый венок. Возвращаясь домой, я видел мерцавшие свечи, усыпанные звездочками, и миниатюрных осликов на лужайке, они поклонялись лежащему на соломе младенцу.

В каникулы я по-прежнему ездил в школу, пусть даже для того лишь, чтобы поглазеть по пути на раздернутые занавески, вымытые окна, сияющие елки, окутанные дождиком и мишурой. Каждый дом словно превратился в декорации к рекламному ролику — а теперь выступит наш спонсор…

Не светился только наш дом. И если в прошлом году наши окна без украшений сообщали — соседям, но больше нашему комплексу неполноценности — «Здесь живут евреи», то в этом году добавилось: «Увы».

Мы даже не заметили, как прошла Ханука.

Пока мы с Эдит наказывали друг друга, Джуди ликовала, лежа в постели, плотно укутанная одеялом, точно переломала все кости, хотя у нее уже почти все прошло, только нос порой саднило, да еще остались синяки, в том числе вокруг глаз, как у панды. Откинувшись на подушки, будто принцесса, она смотрела телевизор через загораживавшую обзор лубочную повязку, та торчала на ее лице, как антенна из марли.

Телевизор был новенький, только что купленный. Я в жизни бы не раскошелился на столь щедрый подарок, но тут дал слабину. Это подарок нам всем, от нас всех, скопом. Так я говорил себе: нам сейчас нужен смех, нужны яркие краски, а последние модели телевизоров как раз показывают все в цвете. Я выбрал громоздкую «Мисс Америку» компании «Филко», ее светлый сосновый корпус смахивал на сосновый пенек, я велел доставщикам отнести телевизор в комнату Джуди, пока Эдит нет дома, а значит, она не станет возражать, поскольку еще не знает о покупке.

Я поставил в известность — сперва Джуди, а потом и Эдит, когда она вернулась из библиотеки,— что это временная мера.

Как только Джуди поправится, телевизор перекочует вниз, в гостиную, где ему и место.

Джуди нравились викторины, и у меня теплело на сердце, когда я слышал, как она смеется и выкрикивает ответы под кайфом от перкодана.

Вопросы мне в кабинете были толком не слышны, зато слышны ответы Джуди, и по ним — если они оказывались верны, а обычно так и бывало,— я догадывался о вопросах. Васко да Гама. Кто из португальских мореплавателей открыл морской путь в Индию? Виллем Баренц. В честь кого названо Баренцево море? Джуди кричала ответы, кричала, когда участники на экране ошибались с ответом, а когда оказывалась права, хлопала в ладоши. Аплодировала себе и радовалась. Меня это тревожило. Перемена почти маниакальная, особенно с этими окровавленными бинтами, как у мумии.

Казалось, по щелчку выключателя или повороту ручки регулировки — или просто после того, как дверь врезала ей по лицу,— в голове у Джуди замкнуло схему, отвечающую за удовольствие, и теперь она улыбается, как в детстве,— по крайней мере, насколько позволяет боль.

Больше всего Джуди любила категорию «Исследователи и исследования», но и «Изобретатели и изобретения» ей тоже нравились, а также «Анатомия» и «Солнечная система». Ей льстило подозрение, что результаты викторин куплены, ведь она побеждала, даже если все жульничали. Она вела собственный счет и однажды с гордостью объявила, что выиграла — не могла бы выиграть, а выиграла — тридцать две тысячи долларов и два билета на круиз в Сан-Хуан: «И кого из вас, пляжных бездельников, мне взять с собой?»

Мы с Эдит служили ей душой и телом — точнее, Эдит телом, а я разбитым сердцем. Мы на цыпочках поднимались по лестнице к ее комнате, новый ковер, еще не выгоревший на солнце, морщил и пузырился.

Мы стучали по косяку и замирали на пороге, пока не дождавшемся двери, в руках у нас были подносы с таблетками и газировкой, мы ограничивали наш лепет телевизионными любезностями: «Все отлично, все замечательно, я так рада, что я здесь… я хочу передать большой-пребольшой голливудский привет всем, кто остался в Пеории… мне не терпится начать игру…»

Вернувшись вниз, мы с Эдит советовались, как дворецкий с горничной: их роман не задался, но ради больной госпожи они стараются отбросить разногласия. Мы шептались о еде Джуди. Мы шептались о том, поела ли она и сколько чего съела. Мы шептались о том, не поздно ли рассылать семейные рождественские открытки: год назад нам дали понять, что это обязательно для членов совета жителей района Алгонкин-Хайтс, Общества взаимопомощи Эвергрин-стрит и участниц Лиги женщин Корбиндейла. Мы шептались, хотя телевизор орал и на кухне шумела посудомоечная машина.