Нетелефонный разговор - Михаил Танич

Так что популярные песни и их авторы живут раздельными жизнями. И пусть твои стихи звучат в каждом доме с утра, начиная с физзарядки, пусть девочки переписывают их друг у друга нарасхват, а солдаты маршируют с ними по мостовой – ты не возомни о себе лишнего: для деятелей высокой Музыки и Поэзии, так уж повелось, ты прохиндей из какой-то параллельной культуры, что-то среднее между баянистом-затейником и сочинителем кроссвордов для «Огонька». И ничего тут не поделаешь, обижайся – не обижайся, испытано в жизни и проглочено. А если обижаетесь, откройте журнал на последней странице – и можете разгадывать кроссворд. Успокаивает.

При мне как-то Владимир Цыбин, поэт не из худших в длинном списке Союза писателей, сказал другому: «Вот и еще одного потеряли». Я прислушался: кто это там умер? Оказалось – не умер. «Толя Поперечный в песню ушел!» Вот оно что: семья поэтов потеряла своего, к чужим ушел, в песню – погиб для настоящей поэзии. А Толя, промежду прочим, и всегда в песне не был посторонним, и до сих пор у него это неплохо получается. У Цыбина – нет, а у Толи – да!

Вот они там в своем кругу, в Союзе писателей, и придумали нам кликуху «поэт-песенник», что, видимо, должно означать – поэт ненастоящий, уцененный, секонд хэнд. И взглядом таким провожают при встрече: один глаз – с презрением, а второй – с завистью. Почему?! Тех-то, что песни пишут, лучше или хуже, их и всего-то человек десять-пятнадцать было на всю 170-миллионную русскую поющую аудиторию.

Во-первых, потому что нередко стишки «тех» и впрямь бывают колченогими, как бы и не стихами, а глядишь, повезло – и вся страна подхватила, запела. Фокус. А если вся страна, то как следствие появляется во-вторых: со всей страны копейки стекаются в рубли. А рубли в чужих руках – это, знаете, обидно. Но они приходят, рубли, только за сверхпопулярные песни, а вы попробуйте такую написать.

Песня пишется лаконично, как выстрел, если хотите, как телеграмма. «Вася еб твою мать подробности письмом». И то, что украшает стихотворение, как правило, противопоказано песне.

И еще. Вот сейчас расплодилось многотысячное войско новых артистов и, чаще всего, авторов. Их песни кажутся мне каким-то кошмаром, бредом, набором слов. Я так записываю «рыбу», когда мне надо подтекстовать музыку. Придумывается строчка, иногда даже удачная, и раз тридцать повторяется. И – хит!

Прав ли я в своем высокомерии? Скорей всего не прав. Во-первых, не бывает, ну не может быть много тысяч талантов, земля не родит. А во-вторых, и в главных: я не могу судить своей меркой этот разговор молодых. Молодые – у них другие чувства, и они сами выбирают код общения, понимают друг друга и балдеют под эту, на мой взгляд, бодягу. Трудно быть не мудрым, а старым!

А дело все в том, что стихи редко становятся песнями, они просто для этого не приспособлены. Вы можете, конечно, опровергнуть мой тезис примерами, но это будут именно те исключения, которые подтверждают правило. Сам я, когда ко мне приходят стихи, не в состоянии отключиться и написать песню – это две разные субстанции: стихотворение и стихотворение-песня. И две разных специальности. При этом и то, и другое – поэзия, и обе эти профессии называются – поэт.

Но вот вам сегодняшнее письмо ко мне – таких я получил сотни – из Севастополя. «Дорогой Михаил Исаевич, извините за беспокойство, но решился таки обратиться к Вам с необычайной просьбой (чувствуете, я сохраняю стиль? М.Т.). Я Ваш давний почитатель, с большим трудом смог приобрести на Украине Вашу книгу “Погода в доме”. Стихи замечательные. (А книжка-то – вовсе не стихи, а сборник моих популярных песен! – М.Т.) Есть у меня мечта иметь книгу с Вашей авторской надписью. Аккуратно отделил из книги титульный лист и выслал Вам с просьбой надписать его для меня, а затем я аккуратно верну этот лист обратно в книгу. Владимир Немков».

Значит, можно и песни читать, как стихи. Наверное, он их просто знает наизусть, человек из поющих, а это и вовсе приятно для автора, и я понимаю, может родить в ком-то зависть. И я умею завидовать, но надо же и своей завистью руководить!

Лермонтову завидую. «Ты знаешь, кто такой поручик Лермонтов?» – «Так точно, знаменитый песельник, ваше высокоблагородие… Мы у лейтенанта Нежнина ихнюю песню списали «Спи, младенец» и распевали в казарме» (Лавренев. «Лермонтов»).

Беранже завидую. Вот как о нем Вяземский в «Письмах из Парижа» написал: «Беранже не классик и не романтик, не трагик и не эпик, а просто песельник; но при том по дарованию едва ли не первый поэт Франции».

Высоцкому завидую. Писал и пел вроде бы песни, а если кого и напишу в наше время с большой буквы – Поэт, то это и будет именно Владимир Высоцкий.

Ребята, давайте жить дружно!

Заграничные поездки – редкость в советские времена. Творческий импульс, стихи, появлявшиеся в результате таких скоропалительных набегов, малопродуктивны, поверхностны, журнальны, это напрасно затраченное время.

Но это выяснится потом, а тогда – никого за границу не выпускают, но наш Союз писателей, как весьма доверенная у партии организация пропагандистов советского образа жизни, – исключение. И как же не воспользоваться таким шансом, тем более если Таисия Николаевна, низшая инстанция, оформляющая поездки, благосклонна к вам и вашему творчеству! Низшая инстанция чаще всего надежнее, чем высшая. Она клеточки заполняет.

А в какой-нибудь беспроблемной Швеции писатели атакуют гидессу Марью Густавссон вопросами-ответами типа:

– Скажите, а в Швеции платное образование? У нас образование бесплатное!

– В Швеции все бесплатно! Включая высшую школу. Включая обеспечение учебниками. И наглядными пособиями. Включая завтраки и обеды для школьников. А также студентов. И преподавателей!

Скушали кусок дерьма, но будут и дальше нарываться на подобные оплеухи. «А как у вас с медициной? У нас бесплатная медицина!..» А шведов, оказывается, бесплатно лечат во всем мире, где бы швед ни заболел, – карточка у них такая семизначная. И когда выяснится, что группа не подготовлена и становится стыдно за свою страну даже приставленной кэгэбэшнице от Интуриста, а в этой чертовой Швеции все оказывается в порядке, ну в полном порядке, чтобы снять неловкость, я пытаюсь обратить автобусный диспут в шутку:

– Марья, скажите, а насморк в Швеции бывает?

А на приеме в советском посольстве – аншлаг, все больше домочадцы посольских. Писателей, нас, пригласили всего троих: Юрия Бондарева, Льва Славина (автора пьесы «Интервенция» – фильм тогда лежал на полке) и Михаила Танича. По системе вопрос-ответ-банкет, как выяснилось, к моим коллегам интереса как бы и не было. Хоть и уважаемые люди. Зато меня засыпали записками. По поводу песен тоже, но главным образом интересовала информация из первых рук о частной жизни звезд родимой эстрады: и кто сейчас муж Пугачевой, и правда ли, что одну известную певицу побивает ее законный муженек, и кто за кого поет песни в каком кинофильме, и почему я отдал песню «Проводы любви» Вахтангу Кикабидзе, а не Иосифу Кобзону?.. Литературе пришлось подвинуться, а мне было немножко неловко за столь невысокий средний уровень среднего посольского человека, как-никак шпионы все же! Виски немножко снял напряжение, и советник посольства готов был поделиться со мной сведениями самого конфиденциального свойства: и сколько их здесь, и зачем столько, вполне не подозревая меня в связях с государственным департаментом. И он был прав! Информация пропала, как в черной дыре.