Шуры-муры на Калининском - Екатерина Рождественская

— Милый мой! А Ренуар? — снова возникла Веточка, обожавшая импрессионистов. — Почему такие дифирамбы только Рубенсу? Ну я понимаю, детство, рисунок, воспоминания. Но Ренуар наравне с вашим Рубенсом так же уверенно и восхитительно рисовал человеческую кожу, а это, наверное, один из самых сложных объектов для художника. У других великих, как мне кажется, было тоже, конечно, гениально, не спорю, но не так живо и натурально, каку Ренуара, да, девочки? У меня было ощущение, что если я дотронусь до картины, то кожа эта под рукой окажется теплой и пульсирующей. У многих других классиков, на мой непросвещенный взгляд, женское тело слишком уж гладенькое, идеальное, совсем нежизненное и ненастоящее, ну, вы понимаете, так не бывает. Такое мое мнение, как человека из раньшего времени, — Веточка слегка вызывающе посмотрела на Льва.

— Иветта, как приятно с вами поговорить, — оценил Лев ее выступление.

— Знаете ли, дорогой мой, знания много места не занимают. Это мне привила моя бабушка с тем еще дореволюционным воспитанием, которая без шляпки и перчаток из дома не выходила — неприлично. Причем перчатки даже летом — нитяные. Так вот, она сама много знала и всех своих детей и внуков приучила к тому, что надо постоянно чему-то учиться, всю жизнь, водила по музеям, театрам, чтоб ни у кого вообще времени свободного не было. Да и я, между прочим, не только танцами в театре занималась и акробатикой в цирке, не думайте, Левушка, — Веточка мечтательно наклонила голову набок, потупила взгляд и затеребила милую пуговку у шеи. — Я Мопассана, например, читаю в оригинале, — захотелось ей вдруг похвастаться, — а был период, когда я проиллюстрировала Сервантеса, ну так, для себя, конечно. И должна сказать, всем моим очень понравилось. И я считаю… — продолжила было Веточка, но Пава, захохотав фальшивым хохотом и закинув брови на потолок, съязвила:

— Не считай, Ветка, это не деньги, — и взглянула на подругу с некоторым остервенением, словно давая понять, что ей-то точно не понравились бы ни иллюстрации, ни даже сам Сервантес в Веткином исполнении, хотя картинки она и в глаза никогда не видела.

— Простите, но лично мне было бы очень любопытно посмотреть эти иллюстрации, — обратился Лев к Веточке, но Пава встряла и тут:

— Для взаимного общения, юноша, существуют имена, так будет намного вежливей.

Лева немного смутился и пожал плечами.

— Не хотел никого обидеть, Павлина, прошу прощения.

Пава хмыкнула и стала нарочито сметать со стола несуществующие крошки.

Лидка с Олей, Надькой и Тяпочкой засуетились, задвигали стульями, словно был дан некий знак, и вышли колдовать на кухню — пора было собирать на стол. Пава решила остаться, она вообще считала, что пришла к такому возрасту, когда могла и делать, что хочет, и говорить, что хочет, ни в чем себе не отказывая. Она последнее время почему-то с радостью шла со всеми на конфликт, объясняя это возрастом и участившимися лесными пожарами, которые сжирают в Москве кислород, в результате чего мозг, лично ее мозг, из-за его нехватки страдает, скукоживается и озлобливается. Это объяснение ее вполне устраивало — и ее обозленный мозг, видимо, тоже.

Только все удалились и кухня зазвенела посудой и надсадным смехом бывших солисток, Павочка, оставшаяся с Веточкой и Левой за столом, решила продолжить разговор.

— Лев, как вас по батюшке-то, не помню, — Павочка потянулась через весь стол к колоде, и Ветка вопросительно на нее посмотрела, мол, чего это вдруг тебя снова понесло?

— Ну что вы, я к отчеству не привык, зачем это, зовите как всегда, — смутился Лев.

— Ну как знаете. Хотела спросить. Вот я вижу, умственно вы уже оперились, так сказать, путь свой фотографический наметили, уверенно и осознанно встали на рельсы… Но неужели вы тем самым реализовали все свои мечты? Или что-то еще в загашнике осталось? Ни семьи, ни детей в планах пока нет? — Павочка все тасовала и тасовала карты, не в силах остановиться.

Лев открыл было рот, чтоб ответить, но тут вступила Ветка:

— Павочка, вопросы твои странны и не совсем приличны. Как говорил Фрейд, у каждого человека есть желания, которые он не сообщает другим, и желания, в которых он не сознается даже себе самому, — она вообще Фрейда боготворила и считала его великим философом и мыслителем, а совсем не психиатром и обожала разговаривать его цитатами, вставляя их к месту и не к месту. К тому же одна только Веточка из всех подруг могла хоть как-то в своей манере противостоять Павочке, ее натиску, безапелляционности и бестактности.

— Ветка, я ничего крамольного не спросила, простой вопрос, про планы.

Лев настороженно взглянул на Паву, одернул свою американскую куртку и резким взмахом головы откинул длинную челку назад.

— Да, планы у меня есть, и как раз сейчас я должен принять одно очень важное решение, пока обдумываю. Серьезный шаг, все никак не решусь. Но если вы переживаете за Лидочку, то не надо, она узнает об этом первой.

Этот расплывчатый и не вполне понятный ответ Паву не удовлетворил, а она так ждала подробностей, так надеялась по-чекистски прощупать его тайные намерения, что он проговорится, сболтнет по пьяни что-то важное и правда выйдет-таки наружу во всей красе.

— Да вы, голубчик мой, не обижайтесь, вам о будущем надо задуматься, а вы вот прошлым увлекаетесь, время транжирите, и свое, и чужое. Ведь каждый мужчина раньше или лучше все-таки позже должен жениться. А в нашей, извините, системе, в нашей компании жизнь уже идет на закат, а не на восход, так что это совершенно разные весовые категории, юноша, — сказала Павочка с непонятно откуда вдруг появившимися брутальными нотками в голосе и довольно резко бросила перетасованные карты на стол. Усики ее от напряжения покрылись мелкими сверкающими капельками, а завитушки парика вокруг лба грозно затряслись. — И морально, и материально, — зачем-то добавила она напоследок.

— Закат-восход… А бывают закаты, на которые не насмотришься.

Лев резко встал, налил себе очередную рюмку крепкого и нетвердо пошел на кухню. Пить он умел, не пьянел долго, но после какого-то известного только его организму количества алкоголя он враз вырубался и падал, не забыв интеллигентно со всеми попрощаться, все-таки он был мальчиком из хорошей семьи.

— Лидка тебе спасибо не скажет, что ты к нему пристала? И потом, не хочешь вранья — не спрашивай! Перед тобой никто не обязан отчитываться! У тебя там под париком ведь должны же быть мозги! — Ветка действительно не понимала эту Павину вседозволенность и вездесущность.

— Ветка, ты говоришь обидно! Предупрежден — значит вооружен, — зашипела в ответ Пава, чтобы с кухни никто не услышал. — Сама же слышала, предстоит важное решение! Вопрос — какое? Он объяснится с Лидкой? Не думаю. Уйдет с одной работы на другую? Вряд ли. А если надумал жениться? Только вот на ком? Вдруг у него на стороне кто-то есть, а он тут перед подругой кренделя выводит! Она вроде умная женщина, но, когда влюбляется, у нее просто отключаются мозги, были — и нет. Поверь моему опыту — у мужчины, как у зубной щетки, должна быть одна хозяйка, а если нет, это уже ершик для унитаза! — и она скорчила невероятно брезгливое лицо. — И прекрати делать из меня идиотку. Я просто о ней забочусь!