Шуры-муры на Калининском - Екатерина Рождественская

— Никто идиотку из тебя не делает, это полностью твоя инициатива! Ты даже сама не понимаешь, что сейчас говоришь! Что ты фантазируешь? При чем тут эти твои ершики? Какой такой у тебя опыт? Зачем ты все усложняешь? Вот нормальная свежая атмосфера, все хорошо, никаких проблем, но, как только ты заводишь подобные разговоры, я сразу чувствую нотки говна, — Веточка сложила ладони, словно умоляя Паву уняться. — Люди хорошо проводят время, зачем ты лезешь со своими вопросами и советами? Какое твое дело? У меня иногда создается ощущение, что ты мельчаешь умом… Что с тобой такое? Ты сама не своя последнее время. Может, со здоровьем что?

— Надо же, тебя вдруг заинтересовало здоровье! Что это тебя так прошибло, прямо ясновидящая, как в воду глядишь! — Павочка внезапно отвернулась и громко, по-девчачьи всхлипнула.

— Да что с тобой, ну-ка рассказывай! — Ветка от неожиданности даже привстала.

Пава утерла слезу и уронила лицо в ладони. Ветка не стала ее торопить, дала собраться, что было сделать нелегко. С кухни доносился смех и звяканье посуды, чувствовалось, что веселье это Паве сильно мешает. Она морщилась при каждом взрыве хохота, как если бы слышала фальшивые ноты в стройном звучании оркестра.

— В общем, врач… — и Пава снова зарылась в ладони.

— Ну говори же, сколько можно! Я нервничаю! Что врач? Какой врач? — прикрикнула на нее Ветка.

— Ветеринар… Я своего Масю того… — и снова в слезы.

— Господи, что с ним? Я думала, у тебя со здоровьем что-то, испугала меня! А ты про кота! Что с твоим котом-то? Зачем его усыпили?

— Как усыпили? Ты что! Господь с тобой! Нет, его, это, того… — Павочка искала подходящее слово и никак не могла подобрать нужное. — Его… ну, как тебе сказать, в общем, его дефабержировали…

— Что? Что с ним сделали? — Ветка совершенно не поняла, что случилось с котом, и выкатила глаза еще больше.

— Ну я ж тебе говорю, яйца отрезали! Отрезали ему, а места себе не найду я! Лежит он целыми днями, укоризничает, голоса не подает, проклинает, наверное, меня, а как же, покусилась на самое святое. В общем, плохо мне, Ветка, очень плохо. Ночами не сплю, давление скачет, сердце бухает, еще и запоры начались, это тоже от нервов, от спазмов кишечника, короче, совесть мучает, таблетки начала пить горстями… Получается, что яйца отрезали ему, а страдаю я…

— Ладно, прекращай, ты еще себя в гроб сведи из-за этих яиц! Ты в своем уме вообще? И злость своим котом не объясняй, природное это у тебя, как есть природное — людей не любить. Ты постоянно всех оговариваешь, всех одергиваешь, а иногда надо давать людям просто пожить! Дать пожить — это ж прекрасно!

— Ой, великий немой заговорил, смотрите-ка! Это я-то жить вам не даю? Да что бы вы без меня делали? Тебе, мил моя, уже пора репку вареную жевать, а ты в бойцовские бульдоги записалась, тоже мне, защитница! Нет ничего более нелепого, чем эта твоя тирада!

Но как следует поругаться им не дали — с кухни стройными рядами потянулись примадонны с подносами, уставленными посудой с едой. Льву посуду не дали, побоялись, что разобьет, походка его была уже нетвердой, ему поручили лишь столовые приборы. После небольшого Павиного допроса он сник, как-то весь скукожился, втянул голову в плечи и поджал губы, словно боясь сболтнуть лишнего. Он все время одергивал куртку и нервно теребил застежку от молнии. Видно было, что настроение его упало, и слегка поправить его могла лишь очередная рюмка, которую он сразу и выпил. Потом, наклонив голову набок, решил сказать тост, но сначала прочитал нараспев пронзительные, с его точки зрения, стихи:

— Лидочка, я снова хочу за тебя выпить! — голос его слегка уже поехал, он немного путался, но видно было, что очень старается говорить и думать. — Ты, сама того не зная, открыла мне глаза на мир, ты как-то… — Лев замешкался, подыскивая слово, — как-то ненормально, абсолютно волшебно и по-своему очень красиво умеешь видеть обычные вещи или явления и учишь этому других. У меня такое ощущение, что до этого я их не замечал вовсе или просто не понимал. Я тебе безумно за все благодарен!

Он потянулся через стол и чокнулся с Лидкой. Ждать, пока остальные поднимут рюмки, не стал, поменял себе цвет градуса, снова перейдя на водку, махнул стопку до дна и «закусил» пивом, которое предварительно посолил, и потом тяжело плюхнулся на стул.

— Может, тебе пойти отдохнуть, а, Левушка? — Лидка научилась уже различать степени его опьянения и видела, что еще рюмка-другая — и его просто вырубит. Мордой в салат — это было, к сожалению, именно про него.

— Нет, я сейчас просто пойду домой, — Лев шумно встал, откинув стул, с трудом удержался на ногах, схватившись за спинку, и, пошатываясь, вышел.

Лидка бросилась провожать. В комнате, словно опираясь на сизый папиросный дым, повисла неловкая тишина. Веточка говоряще посмотрела на Паву.

— И что ты на меня так смотришь? Ты хочешь сказать, что это я его напоила? И что именно я всем вам порчу жизнь? — Пава снова отерла вспотевшие усики.

— Нет, ты ее нам удобряешь! — нашлась Веточка и вышла вслед за Лидой.

Лидка стояла в прихожей, Лева уже оделся и накручивал на шею длиннющий вязаный шарф, который уже наполовину скрыл его лицо. А Лидка, как молоденькая девушка, провожающая парня в далекий путь, держалась за воротник его пальто, словно пытаясь остаться на плаву и не уйти ко дну. Она смотрела на него снизу вверх, в ее глазах тоже не видно было дна, Лева утопал в них каждый раз, когда заглядывал в эту нежную обволакивающую глубину.

Ветка не столько увидела их лица, сколько почувствовала состояние, невероятную волну, которая накрыла и ее, окатив горячим мощным потоком, и быстро, словно боясь спугнуть, проскользнула на кухню. По ее телу побежали мурашки, вздыбились какие-то потаенные инстинкты, которые находились в долгой спячке, но сейчас вдруг резко всколыхнулись и обнаружились совершенно явственно. Но она, конечно же, сделала вид, что ничего не заметила, и нарочито загремела посудой в раковине.

Хлопнула входная дверь, Лидка вошла на кухню к Ветке и тяжело опустилась на стул.

— Что-то я совсем в себе заблудилась, запуталась, что ли… — она подперла голову руками, а потом закрыла ладонями глаза, при этом продолжая улыбаться. — Какая-то милая тупость появилась в организме вместе с этим мальчишкой, все время такая блаженная дурья полуулыбка, заметила? Не монализовская, совсем нет, именно дурья, нежелание уже одной выходить за пределы дома, а только с ним, все с ним, какая-то легкая оглушенность, даже самой нравится… Совсем забытое молодое ощущение. С ним даже молчать хорошо. И я теперь поняла, что лучшее в жизни случается молча. Только вот пьет, конечно. Молодой такой и пьет. А Павочка, вижу, не одобряет?

— А при чем тут она? Кто вообще при чем? Это твоя жизнь, и никто не вправе тебе указывать, даже на что-то намекать. — Ветка встала посреди кухни в позе сахарницы. — А она все время что-то доказывает, все время встревает, науськивает! Даже меня пытается сбить с панталыку! Такое ощущение, что я ей не просто дорогу перешла, а прям туда-сюда всю жизнь перед ней бегала! Главное, ты внимания не обращай, пусть ворчит, она иначе не умеет. Ты сама должна ответить на вопрос, счастлива ли ты.