Парадокс и контрпарадокс. Новая модель терапии семьи, вовлеченной в шизофреническое взаимодействие - Джулиана Прата

"больного" с идентифицированного пациента на одного или более сиблингов, которых семья считает "здоровыми". Мы заявляем, что идентифицированный пациент – единственный член семьи, понимающий истинное состояние остальных, которое значительно хуже, чем его собственное, и что он убежден в том, что лишь" он один может им помочь. При этом мы никак не критикуем и не обвиняем родителей. Мы говорим, что на нас произвели большое впечатление чуткость и глубина понимания, проявленные идентифицированным пациентом, что собранный нами материал и наши наблюдения на сеансе позволяют нам целиком с ним согласиться, и мы также весьма озабочены состоянием якобы "благополучного" сиблинга. Пользуясь имеющейся информацией, мы можем продемонстрировать, что у "здорового" сиблинга за уверенностью, беззаботным легкомыслием, послушанием или независимостью, – в соответствии с конкретным случаем – на самом деле скрывается псевдоавтономия: он бессознательно пытается сохранить предпочтение того или другого родителя, со своей стороны не подозревающего об этих устремлениях и тем более не способного как-либо им противостоять.

Затем мы объясняем, что эти бессознательные усилия приобрести и удержать такую привилегированную позицию очень вредны для того, кто их предпринимает: они мешают ему расти и достигать автономии. Из всей семьи один лишь идентифицированный пациент, благодаря своей необычайной чуткости, уже довольно давно понял, какая опасность угрожает его брату или сестре. Он развил свою "болезнь", то есть определенное поведение, различными способами ограничивающее его жизнь и психологический рост, чтобы переключить на себя внимание и заботу родителей. Он скрыто подталкивает своего брата или сестру к использованию этой ситуации для того, чтобы освободиться и стать подлинно независимым.

Такими позитивными формулировками мы исключаем предположение, что идентифицированный пациент делает что-то для себя: он вовсе не заинтересован в чьем-либо благоволении и одобрении. Его цели от начала до конца альтруистичны.

Как мы уже сказали, этот род вмешательства может применяться только в том случае, если семья имеет более чем одного ребенка. Вначале мы успешно использовали его в семьях с аноректичными детьми, а затем – во многих других семьях, имевших больных детей, диагностированных как невротики или психопаты. При терапии семей, включенных в шизофренические взаимодействия, перенесение ярлыка "больной" на предположительно "здорового" ребенка оказалось чрезвычайно эффективным промежуточным приемом, направленным на внесение замешательства в семейные ряды.

Это замешательство часто выражается в непосредственных и драматических ответных действиях со стороны семьи, являющихся, по сути, защитой существующего положения вещей, и мы не должны себе позволять, чтобы тревога родителей по поводу предполагаемой ошибки испугала нас или заставила отступить. Ответная реакция семьи может принимать различные формы: отчаянные телефонные звонки в связи с реальным или предполагаемым ухудшением состояния идентифицированного пациента (как если бы нам говорили: "Хватит нас дурачить, это он болен!"), требование досрочных сеансов или индивидуальных встреч, родительские самообвинения. Когда мы только начинали применять такого рода воздействия, эти действия ввергали нас в сомнения, приводившие к тревоге и непоследовательности, вплоть до того, что побуждали отказаться от вмешательства, тем самым аннулируя все достигнутое к тому времени. На следующем сеансе семья различными способами пытается обесценить все, что говорилось ранее, – от детального описания симптомов "больного" (как если бы это вновь была первый сеанс) до классической дисквалификации путем полной амнезии (Терапевт: "Какое впечатление на вас произвели наши комментарии на последнем сеансе?" Пациент: "Бог мой! Какие комментарии? Мы обсуждали столько всего разного").

Негативные обратные связи типа "амнезии" вызывали у нас растерянность ("Но мы же сказали это достаточно ясно, почему они не поняли?") либо сильное раздражение и подавленность, что могло спровоцировать нас на обвинительные ответы.

Нам понадобилось время, чтобы понять: обратные связи негативны именно потому, что мы своим вмешательством нанесли сильный удар по status quo, основанному на декларируемой убежденности, что эти семьи состояв из нормальных людей, среди которых почему-то затесался один, который "не в себе". За этим убеждением стоит другое, открыто не декларируемое, что идентифицированный пациент является "психом" из-за того, что – во всяком случае отчасти – он завистлив и ревнив по отношению к "здоровым" сиблингам. Все это у членов семьи смешано с тайным чувством вины, связанным с тем, что в действительности дело не только в идентифицированном пациенте, поскольку в семейных отношениях есть или были определенные предпочтения, любое признание которых запрещено.

Здесь необходимо внести прояснение. Соперничество сиблингов – распространенное и нормальное явление, так же как и различия в отношении родителей к своим детям. Если эти различия открыто признаются и определяются, они не ведут ни к каким серьезным отклонениям.

А в наших случаях, напротив, скрытая симметрия родительских отношений находила продолжение в симметрии младшего поколения, причем также скрытой. По сути, различие в отношении каждого родителя к каждому ребенку в этих семьях делалось инструментом игры, поэтому данные различия дисквалифицировались и отрицались всякий раз, когда возникала опасность их выявления. Результатом игры неизбежно является то, что есть один ребенок, ощущающий свою ценность в глазах родителей, и другой, чувствующий себя нелюбимым. Скрытая борьба между псевдопривилегированным и псевдоотвергнутым гарантирует продолжение игры; псевдопривилегированный ребенок пытается сохранить свою позицию (псевдо власть), тогда как псевдоотвергнутый ребенок пытается занять позицию, которой у него никогда не было. Все эти маневры и позиции скрыты за интригами тайных и отрицаемых коалиций, которые нелегко разрушить.

В качестве примера мы можем привести ситуацию, сложившуюся в семье со страдавшей психозом девушкой-подростком и двумя намного старшими ее сестрами. Нам понадобилось несколько сеансов, чтобы осознать факт тайного союза идентифицированной пациентки с отцом и второй по старшинству сестрой, целью которого было наказать мать за предпочтение, которое она всегда оказывала старшей дочери, Бьянке. Используя скрытое психотическое поведение, идентифицированной пациентке удалось вынудить Бьянку покинуть дом.

Мы смогли изменить семейную хронику, объявив Бьянку "больной" (подавленная и пассивная, она месяцами жила за городом в доме двух своих старых теток, и ее единственной отрадой были ежедневные длительные телефонные разговоры с матерью) и в то же время выражая восхищение чуткостью и жертвенностью идентифицированной пациентки, которая своим поведением пыталась, хотя на данный момент без особого успеха, вынудить двадцативосьмилетнюю Бьянку реализовать себя за пределами семьи.

На последующей стадии терапии мы начали заявлять, что и Бьянку нельзя считать больной. Она – чуткая и великодушная девушка, принявшая слишком близко к сердцу разговоры, которые мать вела с ней об отце. В результате этих разговоров она прониклась убеждением, что мать очень несчастна и нуждается в ее обществе. Однако, сказали мы, нам, терапевтам, эта нужда вовсе не кажется оправданной; как нам представляется, самое большое желание матери – чтобы привязанность Бьянки к ней ослабла и та стала независимой женщиной. (Мать с энтузиазмом подтвердила эти слова.)