Парадокс и контрпарадокс. Новая модель терапии семьи, вовлеченной в шизофреническое взаимодействие - Джулиана Прата

class="p1">Наибольшей эффективности по внесению изменений в поведении членов семьи эта терапевтическая тактика достигает лишь в том случае, если удается устоять перед описанными выше непосредственными негативными обратными связями. Родительские фигуры временно оттесняются на задний план, в то время как терапевты выдвигают на авансцену братьев и сестер. Именно с игры, происходящей между представителями младшего поколения, терапевты начинают тактическое изменение причинно-следственных интерпретаций.

Псевдопривилегированный ребенок вдруг оказывается в невыгодном положении, поскольку союзом с одним из родителей он блокирует собственный рост. Терапевты уделяют должное внимание тому, чтобы в своем вмешательстве опираться на предоставляемую семьей конкретную информацию и наблюдаемое во время сеанса поведение, а не на собственные гипотезы или мнения.

Как только семья проявляет готовность принять эту инверсию позиций ее членов (чья достоверность столь же недоказуема, как и прежняя расстановка), терапевты вновь меняют угол зрения и возвращают на первый план родителей. Мы заявляем, что ребенок, который хотел войти в коалицию, например, с матерью, делал это не для себя, а для нее (как Бьянка, отказывавшаяся стать независимой), исходя из ошибочного убеждения, что мать нуждается в этой жертве. По нашему мнению, – продолжаем мы, – у матери нет такой потребности и, как в случае с матерью Бьянки, она может лишь с энтузиазмом подтвердить наши слова.

Мы обсудили эту тактику как важный промежуточный маневр, направленный на подрыв существующего состояния семейной системы. По сути, когда семейная дисфункция поддерживается убежденностью членов семьи, что их семья в основном здорова, но в ней каким-то таинственным образом оказался "ненормальный" ребенок, а мы объявляем, что не этот ребенок ненормальный, а его брат или сестра, или все сиблинги, мы приводим семью к дилемме: либо все они ненормальные, либо никто.

Если все идет как надо, эта дилемма разрешается по второму варианту: безумных нет. Была лишь безумная игра, поглощавшая все интересы и всю энергию семьи. От сеанса к сеансу игра все более и более теряет свою силу и в конце концов перестает существовать, хотя терапевты ни разу не упоминали о ней, и вместе с ней исчезают все странности поведения, которые составляли ее и обеспечивали ее продолжение[27].

Глава 11. Терапевты берут на себя проблемы отношений между родителями и ребенком

В предыдущей главе мы упомянули специфическую трудность, которая встречается при терапии семьи с единственным ребенком – идентифицированным пациентом. В этой ситуации мы сталкиваемся с двоякой опасностью:

с одной стороны, с опасностью начать критиковать родителей (нередко в кооперации с ребенком), с другой – быть вовлеченными в коалиции и фракционную борьбу, которая обусловлена скрытой симметрией родительской пары.

Нам удалось найти эффективный выход из положения только после целой серии неудачных и разочаровывающих попыток. Этот выход состоит в том, чтобы направлять все проблемы отношений между поколениями исключительно на себя, подобно тому, как это делается в психоанализе при интерпретации переноса. Однако в отличие от психоаналитиков мы это делаем в присутствии родителей, которые не могут нам помочь, но способны воспринять скрытое указание на их внутрисемейные проблемы.

Тактическая выгода от переноса на себя проблем "отцов и детей" состоит в том, что родители в этом случае не могут реагировать ни отрицанием, ни обесцениванием, – ведь о них никто не говорит!

Мы можем привести в качестве примера седьмой сеанс терапии семьи Лауро, уже упоминавшейся в восьмой главе. Читатель помнит, что эту семью привел к нам психотический кризис их десятилетнего сына, Эрнесто. После первого сеанса, состоявшейся незадолго до рождественских каникул, Эрнесто (после терапевтического вмешательства) оставил свое вычурное психотическое поведение и вернулся к школьной учебе с превосходными результатами. Однако у него сохранились некоторые формы поведения, приводившие в отчаяние родителей. Особенно их расстраивал его упрямый отказ играть с одноклассниками после окончания занятий, подружиться с кем-либо или проводить время на ближайшей спортивной площадке.

В течение первых пяти сеансов (происходивших раз в месяц) Эрнесто с огромным интересом и энтузиазмом участвовал в терапевтической работе, своими ответами и реакциями неизменно обнаруживая высокий интеллект. Однако на шестом сеансе он продемонстрировал "плохое настроение" и не стал помогать работе. Обычно он усаживался между родителями, на этом же сеансе он сел отдельно от них у стены. Он почти не говорил, если не считать бессмысленных или тривиальных замечаний, отпускаемых со скучающим видом в адрес родителей или терапевтов. Когда родители говорили о своей тревоге по поводу его физической вялости – то есть отказа выходить на улицу и играть с другими детьми, – он реагировал на их слова вздохами или иначе выражал свое нетерпение.

В конце сеанса и на обсуждении в терапевтической команде мы попытались прояснить этот новый феномен – радикальную перемену в поведении Эрнесто и его позиции по отношению к терапии. Не в состоянии выдвинуть удовлетворительную гипотезу, мы решили завершить сеанс коротким предписанием: немедленно и решительно прервать прием лекарств, назначенных невропатологом, направившим к нам семью. Мы были уверены, что такое предписание, данное безо всяких объяснений, вызовет информативные обратные связи у семейной группы.

На седьмом сеансе (состоявшемся в конце июня) Эрнесто выглядел еще более скучающим и незаинтересованным. Он снова сидел у стены. Родители тут же принялись жаловаться на его поведение. В отношении школьных годовых оценок у них не могло быть претензий: он закончил год первым учеником в классе. Однако его поведение дома стало хуже, чем когда-либо, и очень их беспокоило. Вскоре после последнего сеанса он снова начал стискивать кулаки, как делал это на пике кризиса, и плакать без причины.

Испугавшись, родители снова начали давать ему лекарства, хотя чувствовали вину, что не посоветовались с нами. Им показалось, что делать это абсолютно необходимо, по крайней мере до конца школьного семестра. Но даже с лекарствами Эрнесто, по словам родителей, дома продолжал вести себя ужасно. К началу каникул он уже не хотел ни умываться, ни одеваться, а целыми днями оставался в пижаме, валяясь в постели или сидя в кресле и читая комиксы. Когда он не читал, родители часто заставали его в его комнате сидящим скорчившись, обхватив голову руками. Если мать обеспокоенно спрашивала, в чем дело, он неизменно отвечал, что он "думает". Каждый день шли бои за то, чтобы он помылся, вышел на улицу, сходил на спортплощадку. За последний месяц победа была одержана лишь единожды.

Встревоженные приступами "думанья", родители Эрнесто решили непрерывно по очереди занимать его, пытаясь переключить его внимание на другие предметы. Когда мать в изнеможении уходила вздремнуть, отец отлучался из своего неподалеку расположенного офиса, чтобы играть с Эрнесто в шахматы или в карты