Коллапс. Случайное падение Берлинской стены - Мэри Элиз Саротт

марша вернулись к стартовой точке на площади Карла Маркса. Там шествие начало рассасываться так же мирно, как и сформировалось, хотя некоторые воодушевленные демонстранты вроде бы пошли на второй круг. Между тем вокзал Лейпцига оказался переполнен, поскольку тысячи участников марша из других городов отправлялись по домам. Все участники знали, что произошло нечто глубоко и принципиально важное. Вечером 9 октября активисты из церкви Святого Николая и участники еженедельных шествий выиграли битву за лейпцигскую кольцевую дорогу, не прибегнув к насилию.

Позже тем же вечером сотрудники западногерманской телепрограммы Tagesthemen смогли дозвониться до Воннебергера и выдать в эфир телефонное интервью с ним об исторических событиях в Лейпциге, несмотря на цензурирование телефонных разговоров в ГДР. В голосе Воннебергера явно слышались облегчение и радость. В итоге он даже не смог принять участие в марше, так как был занят, отвечая на звонки. В этом интервью Воннебергер похвалил тех секретарей партии, которые подписали призыв к ненасилию, и выразил надежду на то, что это, возможно, вдохновит «и высшее руководство страны подать правильный сигнал».

В составленном той же ночью отчете глава полиции Штрассенбург подвел итог тому, что произошло, – с его точки зрения. Несколько десятков тысяч людей собрались вместе и прошли маршем протеста через город, медленно, но как четко определимая группа. В 18:35 он узнал, что Хаккенберг решил «не предпринимать активных операций к этим людям при условии отсутствия враждебных действий с их стороны против государства или нападений на силы безопасности, строения и объекты». Неожиданно не встретив сопротивления, марш продолжился по кольцевой дороге и вскоре достиг необычного поворота под названием «Круглый угол». Этот угол представлял для Штрассенбурга особый интерес, ведь возвышавшиеся рядом с ним здания служили штаб-квартирой не только полиции Лейпцига, но и Штази. Как только протест достиг этой точки, Штрассенбург и Хуммич – местный начальник Штази – могли наблюдать за маршем собственными глазами. Позже Мильке даже позвонил Хуммичу, чтобы убедиться, не взяли ли демонстранты штурмом штаб Штази. Мильке спросил, «устояло ли здание», и добавил, что, по его мнению, вечером 9 октября в Лейпциге «произошла атака на рабочий класс».

В своем отчете для штаб-квартиры Штази Хуммич написал, что примерно с 18:35 до 20:30 происходила несанкционированная демонстрация из «50 000–60 000, повторяю, 50 000–60 000 человек, среди которых было много тех, кто приехал поездом или на автомобиле из других районов». Он добавил, что «тысячи зевак шли рядом и сопровождали» демонстрацию. Слоганы, которые они кричали, включали «Горби, Горби» как призыв о помощи к Горбачеву; «Мы – народ»; «Свободу заключенным»; и, что, пожалуй, звучало для режима особенно зловеще, «Мы остаемся здесь».

Хуммич поговорил с Хаккенбергом в 21:01, чтобы обсудить, среди прочего, под каким заголовком должна на следующий день выйти передовица главной лейпцигской газеты. В своих записях об этом разговоре Хуммич отметил, что статья должна похвалить силы безопасности, действия которых «отличались уравновешенностью». Неудивительно, что на следующий день газета вышла с заголовком «Отличились уравновешенностью».

Хонеккер пришел в бешенство из-за марша. Он хотел попробовать сокрушить демонстрантов через неделю, в понедельник 16 октября. Услышав, что секретари лейпцигского отделения партии подписали призыв Мазура к ненасилию, Хонеккер якобы бросил, что «в районном руководстве уже готовы капитулировать». Лидер партии призвал использовать «все меры» в следующий понедельник, включая высадку десанта и переброску в Лейпциг спецназа Штази, но его собственное положение к тому времени уже стало слишком шатким. По причинам не вполне ясным, но позволяющим предположить, что Хонеккер уже не совсем контролировал ситуацию, в его письменных приказах, распространявшихся 13 октября, содержатся противоречивые указания. В этих инструкциях говорится, что силы безопасности должны применять любые необходимые средства, чтобы остановить марш 16 октября, но не использовать оружие. Было похоже на то, что даже некоторые деятели партии в Восточном Берлине наконец заметили, как постоянная эскалация насилия обернулась против них. Ситуация усугубилась, когда Кренц приступил к смещению Хонеккера.

Министр внутренних дел Диккель позже сетовал на то, что заговор Кренца не оставил пространства для по-настоящему жестких действий в Лейпциге. В своем выступлении перед подчиненными 21 октября Диккель с досадой говорил о влиянии стотысячного марша на внутреннюю политику ГДР. Он сказал, что, будь его воля, он бы с радостью приехал в Лейпциг и лично избил демонстрантов до состояния такого бесформенного месива, что «на них бы никакой пиджак не налез», подчеркнув, что «в 1953 году именно я отдавал приказы здесь, в Берлине» во время подавления восстания. Но при Кренце, как уже догадался Диккель, о повторении 1953 года не могло быть и речи. Чтобы подавить инакомыслящих, партии теперь придется полагаться на тактику и интеллект.

Пока представители спецслужб Лейпцига писали официальные рапорты, Радомски и Шефке раздумывали о том, как им вынести свои нелегальные записи из башни Реформатской церкви. Им удалось остаться незамеченными на протяжении молебнов и шествия – в том числе потому, что башня располагалась с другой стороны кольцевой дороги от большого магазина и они могли наблюдать за (как они считали) агентами Штази, которые, ни от кого не прячась, снимали происходящее с его крыши. Радомски и Шефке знали, что находятся в пределах прямой видимости агентов, и не хотели привлекать их внимания. До, во время и после демонстрации они не высовывались и прикрывали красную лампочку камеры Panasonic. Когда демонстрация наконец прошла мимо, Радомски и Шефке не торопились спускаться с башни, несмотря на голубиный помет, сырость и темноту. Заполучив столь важные кадры, они не хотели в последний момент лишиться единственной видеокассеты. После окончания марша они «просидели там еще около часа» и, только убедившись, что они в безопасности, спустились.

Когда все стихло, они вернулись к Зиверсу. Так совпало, что через родственников жены на Западе Зиверс недавно купил видеомагнитофон – редкую вещь в ГДР. Зиверс с Радомски и Шефке решили посмотреть на нем кассету: увиденное впечатлило пастора. Но он понимал, что, как только запись покажут, будет нетрудно догадаться, откуда велась съемка. И действительно, после того, как ее показало западногерманское телевидение, прихожане начали спрашивать, не с башни ли их церкви были сняты эти кадры. Зиверс решил, что лучше притвориться, будто он не понимает, о чем речь. Он знал, что другой пастор церкви, Роланд Шайн, не одобрил бы его поведение. Шайн сильно переживал, что помощь демонстрантам обернется визитом вооруженных представителей спецслужб. Как не без доли сочувствия говорил Зиверс, Шайн «не одобрял ничего такого, из-за чего можно было поймать пулю».

Когда Зиверс, Радомски и Шефке смотрели пленку, вошел один из сыновей Зиверса. Вместо того чтобы прогнать