Прощальная весна - Александр Аде

Однажды в нашу с Анной квартирку завалился дюжий сержант, который приволок из ментовки системный блок и монитор. Естественно, б/у. Следом явился шустрый паренек и обучил меня азам работы с программами. Потом – благодаря тому же Акулычу – компьютер подключили к интернету.

И вот сейчас сижу, как нанятый, вонзившись глазами в экран монитора. Дымчато-серый кот Королек лежит у меня на коленях. В последнее время он растолстел, я его слишком балую, за что мне достается от Анны. В молодости он обожал лазать по шторам и вытворять много разных котячьих глупостей. С возрастом посолиднел, обожает смотреть телевизор – сядет, откинет хвост и таращится, только ушки порой шевелятся. И к мисочке подходит с ленивой важностью большого зверя. Знает, что еду не отнимут.

И еще он уверен, что мы оба – я и Анна – бесконечно любим его и вовсю этим пользуется. Действует по отработанному веками принципу «разделяй и властвуй». То ко мне ластится, то к ней. Я ревную его к Анне, Анна – ко мне. А хитрюге только этого и надо. В младенчестве он нахально залезал к нам в кровать, так и пристрастился. Лежит с видом героя-любовника, и согнать не поднимается рука.

Голосит мой мобильник. Кот Королек, вздрогнув, чутко поводит ушами и принимается ерзать на моих коленях. А мое сердце, внезапно подпрыгнув, оказывается у горла, чтобы затем кубарем скатиться к животу.

– Пляши, веселый Королек, ты угадать злодея смог! – басит Акулыч. – О, опять стихами заговорил. Выйду на пензию, беспременно поэтом стану… Только в яблочко ты не попал. Промазал слегка.

– То есть?

– Промахнулся ты, Робин Гуд хренов… Ладно, не бери в голову. Завтра вечерком загляну к тебе на огонек, поведаю по порядку. Жди, птичка божья. Готовься. Запасай для гостя пиво, будем бражничать с тобой… Ой, гляди-ка, стишата из меня так и прут.

– Погоди, вы его повязали?

– Само собой. Но есть ишо кое-какие новости. Ты сейчас меня не тереби. Завтра усе узнаешь. Но, в общем-то, можешь петь и плясать. Имеешь полную праву. Твоя победа, охламон…

Акулыч исчезает, а в трубке – словно шлейф его насмешливого баска – пикают гудки отбоя.

«Ай да Королечек, – кричу я (мысленно, чтобы не побеспокоить Анну и кота Королька), – ай да сукин сын!»

Не-ет, ребятишки, сегодняшнее двадцать второе апреля – не только день рождения Ильича. Это рождение моей личной Победы!..

* * *

Акулыч, как и обещал, заваливается около восьми вечера. Минут десять треплемся о всяком-разном, попивая пиво и подкалывая друг друга.

Мне жуть как хочется расспросить про убийцу Ники, но терплю изо всех сил. Понимаю, что Акулыч нарочно тянет с рассказом, желает меня вдоволь потомить, а он хитровато поглядывает медвежьими глазками, ждет, когда не выдержу и спрошу. Я креплюсь, сколько могу – и спрашиваю:

– Так в чем же моя ошибка, Акулыч?

– Повезло тебе, охламон, – он, ухмыльнувшись, крякает, отхлебывает из кружки. – Ткнул пальчиком в одного, а попал в другого. То есть – в другую. Душегуб-то наш вообще оказался бабой. Душегубкой. Што, утерся, сыщик?

– Догадываюсь, кого ты имеешь в виду, – вздохнув, говорю я.

– А раз ты такой догадливый, то и гуторить об ентом больше нечего.

– Ошибаешься, пивной бочонок. Болонского вы повязали не зря. Я вам подкину кое-какую информашку. Он – душегуб.

– Соображаю, на что ты намекаешь, пичужка малая. На убивство твоего журналюги Лексея, верно? Не сумлевайся. С Болонским мы работать будем всерьез, по-взрослому. Авось и наработаем чего.

– Обыщите его квартиру – наверняка найдете сотовый, по которому он разговаривал с Никой и Алешей. Или секретную симку – ту, что он вставлял в свою мобилу, когда требовалось поговорить о чем-нибудь конспиративном.

– Обыщем. Найдем, – обещает мент.

– Между прочим, Акулыч, – или ты не в курсе? – за содействие родной милиции мне полагается награда.

– Огромадный флакон пива? – интересуется Акулыч, кося под дурачка.

– А вот и не угадал. Желание у меня простое и вполне объяснимое. Хочу побывать на допросе Алешиного убийцы. Желаю в глаза ему поглядеть.

– Ну, ты даешь, охламон! Ничего себе посьбочка. Не, лучше я приволоку ящик пива… Не требуется?.. Лады. Глянешь ты мазурику в моргалы. Только учти – как в музее – ручонками не трогать…

* * *

Акулыч обещание сдержал.

Хотя, думаю, ему было очень непросто уговорить прокурорских, чтобы согласились допустить на допрос какого-то Королька. И девчушка-следачка косилась на меня с неудовольствием, сурово поджимая детские губки. Я был явно лишним в этом кабинете, где не чувствовалась женская рука – хотя бы цветочек в стеклянной вазочке стоял на сейфе.

Убийца Алеши давал показания в присутствии адвоката, заискивающего и хитропопого. Волосы у адвоката были длинные, завитые и обесцвеченные, рот большой с отвисшей по-стариковски нижней губой, и выдрючивался он так, словно выступал в суде перед немалой аудиторией. Время от времени он торжествующе озирал прокуроршу (а заодно и меня), спрашивая сияющими склеротическими глазенками: «Ну, как я вам нравлюсь?»

Он мне не нравился.

В отличие от него, Витюня Болонский цедил слова скупо, нерешительно, глядя на следачку преданными, глубоко посаженными глазами. Куда только девались и сладкоречие, и бархатистость, и артистизм! Голос был скучным, натужным и хрипловатым.

Он то и дело шумно сглатывал слюну и скомканным платочком вытирал мокрые губы. И просил пить. Следачка, недовольно морщась, наливала воду из графина в треснутую чашку, он припадал и пил ненасытно, захлебываясь, как перед смертью. И снова принимался выдавливать – точно не изо рта, а из сведенного судорогой живота – скучные жалкие слова.

Он признался в убийстве Алеши, но заявил, что его вынудили, и наотрез отказался выдавать киллера – то ли из благородных чувств дворянина, то ли из опасения, что даже в тюрьме его настигнет месть того, кого он предаст.

Зато смерть Ники расписал в мельчайших подробностях. Он старательно выгораживал себя и исправно топил свою ревнивую подругу.

Минут через двадцать я уже не мог хладнокровно глядеть на этого гада, мутило. Попросил разрешения у прокурорши и вышел…

Это было вчера. А сегодня я, как в старые добрые времена, отчитываюсь перед нанимателем о проделанной работе. Сидим на моей кухне, а над нами висит допотопный красновато-оранжевый абажур, и оттого вся кухня плавает в мягком оранжевом свете.

Специально для Кати я заварил черный кофе и выставил на стол фрукты и разные сладости – не пивом же и солененьким ее угощать. Но она отпивает маленький глоточек, а от печенюшек не откусывает ни кусочка.

Зато слушает внимательно, с бледным окаменевшим лицом. И мне даже не хочется думать о том, что она чувствует сейчас.

– Значит, – тяжело, с усилием выдохнув, подводит она итог, – Завьялов непричастен к убийству Алеши?