Прощальная весна - Александр Аде

Кот Королек. Часы «Командирские». Мой родной город – с него-то, если по-честному, надо было начинать. Трость (надеюсь, что ненадолго). И, само собой, неувядаемая «копейка», которую когда-то приобрел за символическую цену: после взорванной «девятки» хотелось чего-то предельно примитивного. Простой железной коробки: руль, мотор и четыре колеса. Чтобы не царапала сердце, напоминая о сгинувшем «жигуле», а значит – об Илюшке. Но потом прикипел к этой непритязательной тачке.

С осени 2008-го я в «копейку» не сажусь, хотя порой бывает жаль ее до слез. «Прости, четырехколесный брат, еще покатаемся когда-нибудь. Иногда будто слышу, как ты тоскуешь, как зовешь меня: «Давай, Королек, махнем с ветерком по колдобинам расейского асфальта!» Не соблазняй, не поддамся. Я привык просиживать целые дни дома, за монитором и клавиатурой. А если и езжу, то разве что мышкой по столу…»

Но вернемся к другану пиву.

За окном весенняя ночь. Горит люстра. Я долго и бестолково блуждал в замысловатых лабиринтах интернета. Зато теперь, за полночь, расслабленно потягиваю на кухне пиво и принимаюсь вроде бы думать.

Анна, как обычно, читает в комнате. Кот Королек, царапаясь коготками, забирается мне на колени. А я тупо таращусь в пространство, тщетно пытаясь сконцентрировать рассыпавшиеся мысли. Но они шляются, как своенравные сорванцы. По петляющим дорожкам. Среди волшебных садов и диковинных городов. И суют свой любопытный нос в прошлое и будущее.

Отпускаю их на свободу. Может, чего углядят и мне поведают.

Вот одна маленькая мыслишка распахнула глазенки и по-детски пялится на окружающий мир, вдумчиво колупаясь в носу. А вокруг нее ходят разные люди, в числе которых Алеша, Катя, Ника, Стасик, Витюня, Зоя, Павлуша… И вдруг эта наивная мыслишка (не переставая упоенно ковыряться в ноздре), принимается тыкать пальчиком куда-то, а куда – не разберу.

Приглядываюсь, напрягая мозги, – и вдруг понимаю, что она хотела мне сказать!..

* * *

Назавтра звоню Акулычу.

– Привет обитателям грозных морей от пернатых жителей неба!

– Легок на помине, – благодушно басит мент. – Только вспомнился мне стишок ентого, кучерявого, с бакенбардами, который наше все, – а ты тут как тут. Нарисовался. Кстати, ктой-то про кучерявого сказал, что такими русские будут ровнехонько через двести лет. Срок-то уже наступил. Тапереча мы все кучерявые, с бакенбардами… Ну, слухай: «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда; хлопотливо не свивает долговечного гнезда; в долгу ночь на ветке дремлет; солнце красное взойдет, птичка гласу бога внемлет, встрепенется и поет…» Твой портрет, охламон… Чего звонишь?

– Меня интересует одна женщина…

– Только одна? – изумляется Акулыч. – А я-то грешным делом полагал, что тебя усе бабы интересуют.

– Живет она здесь, в нашем городке, – продолжаю я гнуть свое. – Она не ошивается в семье Болонских, не работает в их юридической конторе, к тому же фамилия у нее другая. Но! – среди ее предков есть Болонские. Мне нужно ее отыскать, Акулыч.

– Зачем енто тебе, птаха?

– Сам еще толком не разобрался. И все-таки очень тебя прошу.

– Так у своих Болонских и поспрошал бы. Они напрямки, чистосердечно и признаются.

– Сегодня я обзвонил их всех – утверждают, что впервые о ней слышат. И это меня сильно интригует.

– А откуда у тебя вестишка об ентой бабе? Ветерок нашептал?

– Сведения от жены Виктора Болонского, младшего из брательников. Не исключаю, что соврала. А может, головою скорбная.

– Работенка дюже сурьезная. Попробуем, но скорых результатов не жди. Чего еще?

– Сможешь сегодня заскочить ко мне вечерком?

– Пиво будет?

– Обижаешь, начальник.

– Тады жди, милашка, не обману…

И беспечное гудение Акулыча исчезает, точно в трубке жужжал-жужжал большой шмель, да и вылетел по своим шмелиным делам.

Вечером сидим с Акулычем на моей кухне.

Обычно гроза преступного мира одет в костюм, который ему откровенно тесен. Но с недавнего времени супруга Акулыча – это она покупает вещи для всей семьи – решила в корне изменить стратегию. И сегодня Акулыч явился в просторной, как мешок, одежонке. Новенькой, серенькой в полосочку. Он не скрывает, что костюмчиком доволен, и то и дело смахивает толстой ручищей невидимые пылинки. И у меня возникает большое и крайне гнусное желание (которое с трудом в себе подавляю) как будто нечаянно плеснуть на Акулыча пивом из кружки.

Выслушав мой рассказ, Акулыч впадает в глубокую задумчивость. При этом он машинально массирует красноватую, чуть отвисшую, но все еще (на вид) упругую щеку с отросшей за день щетинкой. Спрашивает:

– А ты уверен, что не ошибся, птаха?

– Сказано у кого-то из гениев: «Если бы знать, если бы знать!»

– Вот именно, охламон. Гений – он точно мысли свои выражает. Не то, что мы с тобой. А ежели окажется, что убивец – не тот, на кого ты подумал, а совсем даже наоборот? С тебя-то, пижон, взятки гладки, а мы будем по уши в ентом самом… Ну, лады. Допустим, я тебе поверил. Дальше чего?

– Мне нужно немного…

И я сообщаю Акулычу свое предложение.

– Ты совсем сдурел, птаха, – он сокрушенно качает своей шарообразной тыквой с полуседыми остатками прически. – Да ежели я кому прикажу енто выполнить, а в результате окажется все туфтой, меня до самой пензии будут держать за слабоумного. У тебя всегда были мозги чуток набекрень, а нынче их вовсе перекосило, навроде берета у десантника. Сам-то осознал, на какую авантюру меня толкаешь? Последствия оценил?..

И все-таки я его уламываю, клятвенно, с битьем себя в грудь, пообещав, что если ничего не выгорит, вообще не буду терзать его своими идиотскими просьбами.

Потом Акулыч шумно одевается в прихожей, ободряюще хлопает меня по плечу и уходит во мрак. А я, вздохнув, удаляюсь на кухню мыть посуду – к этому меня приучила Анна. После чего усаживаюсь за стол.

Надо еще разочек покумекать, прежде чем действовать, иначе можно и впрямь наломать дровишек.

Если бы знать, если бы знать!

Подхожу к окну и принимаюсь пялиться в темно-синюю полутьму. Мне бы сейчас размышлять о том, как изобличить душегуба, а я как малахольный думаю о двух несчастных нелепых влюбленных, об Алеше и Кате…

* * *

26 марта 2010 года.

Около восьми вечера, до смерти Алеши – час с небольшим.

Сидя за рулем своей машины – мощного длинного черного «лексуса» – Катя говорит по сотовому:

– Я кожей чувствую, что твои ребята меня пасут. Пожалуйста, Завьялов, не надо за мной следить. Я никогда тебе не изменяла… Любить? Извини, это не в моих силах… Ну, убей меня! Убей! Я знаю, что причиняю тебе боль, но что же делать, Завьялов?.. Какой журналист? Значит, ты все-таки следишь за мной… Клянусь, у меня с ним ничего нет! Не трогай его, умоляю! Завьялов, я никогда не уйду от тебя, я останусь с тобой навечно, только не трогай его!..