Белая обезьяна, чёрный экран - Ольга Николаевна Аникина

белую кафельную плитку. Плитка была закуплена в промышленных масштабах: я заметил в гостиной несколько больших картонных упаковок.

— Хотим сделать кафельный фартук на кухне. А рисунок — так, чепуха, от нечего делать, — вздохнула Жанна.

Я с интересом рассматривал изукрашенный узорами кафель. Жанна работала краской глубокого синего цвета. «Кобальтовая синь», — прочитал я на тюбике. На плитке, лежащей с краю, красовалась тоненько выписанная жар-птица с пышным хвостом из цветов вместо перьев — птица летела по диагонали плитки, роняя целые соцветия. Я хотел было потрогать рисунок пальцем, но Жанна открыла рот, словно собиралась вскрикнуть, и я отдёрнул руку.

— Аккуратнее! — сказала она взволнованно.

И повернулась к двери, приглашая меня выйти наружу.

Я оставил свои вещи в пристройке, и Лёля потащила меня смотреть посёлок.

Она перечисляла имена знаменитых людей, живших на Лесной стороне, но почти все эти имена оказались мне незнакомыми, кроме Стругацких. Стругацкими я в своё время зачитывался. Лёля молчала и кивала, когда я рассказывал ей про Сталкера, Барбриджа, про золотой шар и пришельцев, наваливших возле дачной дорожки целую кучу пластикового дерьма: одноразовых стаканчиков, тарелок, цветных обёрток с иностранными надписями.

— Не люблю фантастику, — говорила Лёля. — Всё, что ты рассказываешь, я тоже читала, но просто так, для общего развития. И поэтому ничего уже не помню.

Со времён института я старался не брать в руки скучных книг — и даже руководство по ультразвуковой диагностике изучал не потому, что хотел достичь какого-то особого развития, а потому, что мои глаза отдыхали, когда я рассматривал чёрно-белые эхограммы, словно дальние отголоски гравюр Пиранези из моего детства.

— Не всё же должно быть в жизни интересным, — между тем говорила Лёля. — Иногда не интересны даже люди, с которыми ты живёшь. И что? Ты ведь всё равно не уходишь из дома.

На какую-то секунду Лёлины глаза встретились с моими. Мы вдруг замолчали. Её кожа была удивительного оттенка — цвета яблочной пастилы. И вот в это мгновение, во время неловкой и внезапной остановки посреди леса, я заметил, как Лёлино лицо медленно заливается розоватым светом.

— И не надо на меня так смотреть! — её глаза вдруг сощурились, а уголок рта дёрнулся. — Я не люблю, когда на меня смотрят в упор. Понял?

— Понял, — сказал я растерянно.

Она повернулась ко мне спиной и ускорила шаг. Меня вроде как наказали, хотя я не сделал ничего плохого. Хорошо было бы, если б я сразу обратил внимание на незначительный эпизод, но происшествие скоро забылось, а Лёля через некоторое время как ни в чём не бывало снова зашагала рядом.

Помню ярко-розовый шиповник на побережье и чиркающих по небу грифельных чаек. Поодаль, ближе к дороге, весёлая компания жарила мясо на мангале. Другая компания, без шашлыков, но с пивом, сидела на песке возле воды, а из их приёмника раздавалась популярная песенка «Прощай навеки, последняя любовь».

Мы побрели обратно, в сторону станции. Потом болтались по Лесной стороне и почти дошли до Щучьего озера.

На обратном пути вместо сумерек на лес спустился лёгкий зеленоватый туман. Мы почти ничего не ели, только взяли в магазине чипсы и три «Балтики»: для меня — № 9, для Лёли — № 3 и ещё одну № 7, экспортную. Разговаривали мало, просто дышали духом сосен и сырости, и я понимал, что разговоры для нас ничего не значили.

На обратном пути Лёля потащила меня в один пустующий старый дом, и мы были похожи на Шерлока Холмса и доктора Ватсона, которые забрались в усадьбу Милвертона.

Нас никто не видел. Соседские дачи стояли так, что нужный нам двор полностью ниоткуда не просматривался. Со скрипом поддалось окно в светлой раме, раскрылась створка стеклянного фонаря, и мы нырнули внутрь. Пахнуло плесенью, на полу валялись кучи книг и обломки мебели, но не было ни следа бомжатника — это оказался настоящий заброшенный, ещё никем не присвоенный дом.

Хохоча, Лёля вдруг выхватила пиво из моих рук. Она побежала по лестнице и поднялась на второй, а потом и на третий этаж, где находилась крохотная эркерная терраса — башенка, похожая на стеклянную коробку.

Не дожидаясь меня, она принялась открывать бутылку «Балтики» о выступ подоконника. Я кинулся её догонять, чтобы предотвратить аварию, но не успел: пиво ударило нам в лица фонтаном, залило наши руки и футболки горькой хлебной влагой.

Я сцеловывал капли с Лёлиного лица. Тихо звенели стёкла.

По стеклянным стенам нашего ненадёжного убежища пробегали отражения фар проезжающих по дороге машин.

То, что я у Лёли не первый, было понятно сразу.

Но всю неделю, до следующих выходных, я медитировал на свой сотовый телефон. Лёля в любой момент могла позвонить. В телефонных разговорах она была, кажется, смелее и остроумнее, чем в жизни. Вспоминая её, стоящую в двух шагах от меня, представляя себе, как она подходит ко мне всё ближе и первая прикасается ко мне, я захлёбывался от счастья и ужаса.

* * *

На следующие выходные я попросил Андрюху подменить меня. Я снова приехал к Петровским. Изразцы были ещё не закончены. Они валялись на веранде — даже птица лежала на том же самом месте с края стола.

Лёлина младшая сестра в этот раз меня не встречала; Жанна сказала, что она в городе, сдаёт экзамены. Отец семейства тоже отсутствовал.

Сегодня меня приняли гораздо менее церемонно. Лёля улыбалась и молчала, но я уже не пугался её молчания. Жанна развлекала меня разговорами. Мне были выложены все местные дачные сплетни, и через полчаса я уже знал, кто где и с кем живёт и во сколько раз в этом году выросли взносы за дачный кооператив. Потом она переключилась на меня.

— Какая же у вас, Юрочка, благородная профессия, — говорила она восторженно. — Для меня врачи — всё равно что святые.

То же самое я бы мог сказать про художников.

— Ещё лет десять, и вы будете заведующим вашей реанимации, — продолжала она. — Я прямо вижу это. У вас есть задатки руководителя.

Я возразил ей, что подумываю уйти из ОРИТа в отделение лучевой диагностики.

Жанна нахмурилась.

— А это не вредно для здоровья? Говорят, рентген очень опасен. Я бы вообще запретила рентгенологам иметь детей.

Мысленно я усмехнулся: если бы Жанна знала, что имеет дело с носителем семейного Альцгеймера, то давно бы уже нашла способ выпроводить меня со своей дачи.

Я попытался объяснить ей разницу между ультразвуком, где я буду работать, и рентгеном, но у меня ничего не вышло. Она поняла только то, что ультразвук не влияет на генетику.