Белая обезьяна, чёрный экран - Ольга Николаевна Аникина

class="p1">— Ну и хорошо, — сказала она. — Здоровье — это главное.

Жанна наконец-то позволила мне помочь ей с посудой, а Лёля, уже не чужая, а моя Лёля, за чаем сообщила матери, что после обеда мы пойдём «побродить», и у меня после этих слов возник лёгкий спазм гортани — я хоть сейчас готов был бежать в наше тайное убежище.

— Только возвращайтесь, пожалуйста, засветло, — произнесла Жанна. Она со значением посмотрела на дочь. В её голосе или взгляде прозвучало что-то такое, от чего Лёля вскочила из-за стола и больше на террасе не появлялась.

Жанна поглядела ей вслед и покачала головой.

— Ну вот опять, — сказала она с досадой. — Спрашивается, что тут такого. Покраснела и покраснела. И нечего убегать, словно тебя ужалили.

И добавила, обращаясь уже ко мне:

— Юра, я вижу, у вас с Лёлечкой доверительные отношения. И к тому же вы врач; так может, попробуете хоть как-нибудь на неё повлиять?

Я неловко кивнул, не понимая, что она имеет в виду. Жанна продолжала вполголоса, постепенно ускоряя речь, — видимо, опасаясь внезапного возвращения дочери.

— Эрейтофобия, — продолжала она. — Вам это говорит о чём-нибудь?

Я кивнул. Жанна оглянулась и ещё раз убедилась, что её никто не слышит.

— Лёля, когда общается с людьми не из круга семьи, может внезапно покраснеть и ужасно этого стесняется. Причём в детстве такого с ней никогда не случалось. А вот несколько лет назад, внезапно как-то, раз — и началось…

— Это проходит, — сказал я. — Считается, что эрейтофобия — преходящее нарушение.

— Дай-то Бог, — сказала Жанна. — Вы знаете, Лёля ведь хотела в кино сниматься. На пробы ходила. Но вот — не сложилось.

Жанна развела руками.

— Не всем суждено заниматься тем, о чём мечтаешь. Я вот, например, хотела стать художником.

— Но вы и так художник, — сказал я. — У вас здорово получается.

Жанна махнула рукой. Но видно было, что ей приятно упоминание о её работе.

— Нет. Я рисую просто так. Убиваю время. — сказала она задумчиво.

И, увидев, что дочь спускается по лестнице, замолчала.

Что-то пряталось в интонации моей будущей тёщи. Может, гордость за дочь, а может, затаённое ожидание её неудачи.

* * *

Второй раз — не то что первый. Когда у вас ещё ничего не было, в какой-то момент накатывает гадостный страх, и внезапно хочется скорее всё прекратить. Отыграть назад — хотя отлично понимаешь, что отступать бессмысленно и некуда. Но в голове сама собой включается замедленная камера, и ты начинаешь наблюдать со стороны, следить за своими движениями, как будто за чужими. Становится стыдно и неловко, а выключить экран и убежать нельзя, и со съёмочной площадки хода нет. Можно только попытаться спрятать своё напряжение, от себя и от неё, замаскировать его дыханием, словами, ритмом, хоть чем, неважно. Хотелось бы, чтобы у меня в жизни больше никогда не было «первого раза».

Когда мы впервые залезли в пресловутый дом-фонарь, страхи начисто вылетели из моей головы, ведь у меня уже почти три года не было девушки. Зато, вспоминая эркерный стеклянный колпак, внутри которого наконец прервалось моё монашество, я всю неделю мучился и холодел от счастья и стыда, вспоминая об этом. Мне казалось, что мы стояли там голыми перед целым светом.

Во второй раз всё было по-другому. Мы снова залезли в пустой дом, и нам обоим опять сделалось весело. Лёля вертелась у меня в руках как рыбка-краснопёрка, такая лёгкая и гладкая. Мы то падали на стеллаж, и сверху нам на головы валились книги, то упирались руками в подоконник, и когда нам казалось, будто снаружи кто-то идёт, возникал очередной взрыв смеха. Что бы мы ни делали тогда внутри чужих пыльных комнат, это было настолько глупо, настолько по-дурацки, но я понимал: всё у нас получается сказочно, прекрасно.

На улице снова моросило, трава под окнами стала мокрой. Мы пережидали дождь молча, стоя возле наборного окна с трещиной, идущей через все его стёкла. Я дышал Лёле в макушку, а она оперлась рукой о заляпанную, пыльную раму и замерла, как будто заснула с открытыми глазами. Мы обещали Жанне вернуться засветло — и только лишь количество капель на стёклах поредело, отворили окно и вылезли наружу, спрыгнули в мокрую траву и нырнули в наполненный дождевым шумом лес. Земля разбухла и дышала всеми своими порами, сырой дух пропитал её насквозь, и хвоя под ногами слегка пружинила. Лёля снова шла впереди, а я глядел на её спину, на деревья, гружённые холодными каплями, и смотрел, как от моей кожи поднимается слабый пар.

Окно в комнате Жанны горело жёлто-синим светом; его тёмные серебристые шторы были плотно задёрнуты. Я приближался к дому с затаённой благодарностью за то, что нам с Лёлей выпадет ещё несколько часов, которые мы сможем провести только вдвоём. И даже слегка испугался, когда, отворяя калитку, заметил движение на террасе.

Лёлина сестра Вика вернулась на дачу на шестичасовой электричке. Я почти забыл, что у Лёли есть сестра. Вика поджидала нас впотьмах — гиперэхогенное светлое образование в зернистой разрежённой полости. Она сидела на скамейке, закинув ноги на край стола. Вика ничего не делала — ждала нас, и пластиковая миска с ягодой стояла у неё на животе; было ясно, что нужное положение девушка приняла заранее, всего лишь несколько секунд назад — вероятно, в тот момент, когда услышала наши шаги. Завидев нас, помахала нам рукой.

— Паровоз гудит, колёса стёрлися! — спела она тоненьким голосом и ещё раз помахала, уже мне лично. — А это кто, жертва эксперимента?

Лёля ощетинилась.

— Это Юра, — сказала она. — Вика, иди спать.

Я ещё плохо соображал, часть моего сознания осталась в стеклянной башенке дома-фонаря. Я шагнул на террасу, и Вика встала — между джинсами и светлой блузкой в темноте сверкнула полоска голого тела. Она подошла к нам ближе и, за счёт каблуков, оказалась выше сестры почти на голову.

— Ах, какие у нас тут сюси-пуси, — девушка, подняв брови, перевела взгляд на Лёлю, потом на меня и снова на сестру. — Что, тренировка прошла успешно?

— Вика! — со стороны двери раздался голос Жанны. — Не мешай ребятам. Ты ведёшь себя неприлично.

Небось ждала нас под дверью, а свет в окне включила для отвода глаз, подумал я.

Вика склонила голову к плечу и поглядела сестре прямо в лицо.

— Неприлично? — выкрикнула она, всё ещё обращаясь к матери. — А прилично трахаться с парнем только потому, что она хочет краснеть отучиться?

— Заткнись! — почти жалобно крикнула Лёля.

Мать выбежала на террасу и наконец-то включила свет, который