Луч - Марина и Сергей Дяченко

– Вот, – она держала пешку перед глазами Дениса. – Вот это наш Грег, который пожертвовал собой. Пешка. Видишь? Она не думает и не чувствует, она подчиняется логике партии. А играем – мы с тобой.

– Ты бы могла так поступить, как он?

– Возьми эту пешку. Внимательно посмотри на нее. Она не может «поступить», это кусок пластика!

– Если некто обрабатывает информацию как человек, принимает решение как человек и сознательно заканчивает свою жизнь во имя какой-то цели…

– Кто сказал – «сознательно»? Он был запрограммирован! Робот-пылесос запрограммирован пылесосить, робот-космонавт – приносить себя в жертвы… Даже пешка запрограммирована – правилами игры!

Она небрежно уронила пешку на одеяло, и та осталась лежать на боку, как мертвая.

– Ты сам говорил – наши пупсы в очередь выстроятся, чтобы пожертвовать собой во имя цивилизации! Так и случилось, ты был прав!

Денис помотал головой:

– Не сходится, понимаешь? В рамках программы наши пупсы должны были отправить в реактор пацана, который сам вызвался. Это целесообразно. Проводить на подвиг с музыкой, с гордостью… ради великой цели. А взрослый готовый специалист должен был остаться живым, ради той же великой цели. Это логика их жизни!

– Нет, это ты так видишь их логику! А мы понятия не имеем, как работает программа «Луч». Ты мне сам доказывал, что это умная нетривиальная программа, которая моделирует человеческое поведение очень близко к оригиналу. Но я точно знаю, что никакой свободной воли у мужика не было, просто рычажок щелкнул: иди. Не щелкнул бы у него – самопожертвовался бы кто-то другой, случайный выбор, как в рулетке. А снаружи нам кажется, будто он принял собственное решение…

Она вдруг замолчала и странно посмотрела на Дениса:

– В детстве я пыталась «выскочить из матрицы». Неожиданно оборачивалась, когда думала, что мироздание от меня не ждет, чтобы я обернулась. Но… может быть, думала я, как раз кто-то невидимый и заставляет меня обернуться, когда я думаю, что пытаюсь его обмануть.

– Знакомо, – сказал Денис.

– Восьмой денек оттрубили. Осталось двадцать два. Три недели и один день. Мы должны работать работу, Дэн, а не философствовать, или мы рехнемся.

Элли сделала свой ход. Денис ответил. Элли походила, почти не глядя на доску.

– Знаешь, что? Я думаю не об этом мужике-герое. А о той девушке, которая с самого начала отказалась приноситься в жертву. А ведь ей, как и всем им, с пеленок вбивали в голову: ах, наше предназначение, ах, программа «Луч» важнее твоей маленькой жизни… Она не дала загадить себе мозги, она при всех, не боясь осуждения…

Она запнулась и принужденно рассмеялась:

– Ты опять сбил меня с толку. Я говорю о них как о людях… Тебе мат.

Денис посмотрел на доску: он «зевнул», да еще как эпично. Детсадовский промах.

– Ничего, переживешь, – Элли уже собирала фигуры. – А то привык, понимаешь, побеждать и побеждать во всем… Мы будем учиться сегодня или у тебя вся кровь к мозгам прилила?

– Давай полежим, – Денис отодвинулся, давая ей место. – Просто… полежим.

Элли отставила коробку, легла с ним рядом и вытянулась. Ее спутанные волосы щекотали Денису ухо и щеку. Он обнял ее, почувствовал ее ребра, мягкую грудь, услышал стук сердца.

– Я люблю тебя.

– Нет, – она улыбнулась. – Просто нам хреново здесь. Еще и урод этот рядом… Страшно. Мы цепляемся друг за друга.

– Славик нам ничего не сделает.

– Просто противно на него смотреть…

Они лежали, и каждый обнимал другого, как ребенок мягкую игрушку.

– А что это за фишка… с тем, что мы все четверо родились недоношенными? В чем тут цимес, как ты думаешь?

– Когда мы это поймем, – сказал Денис, – мы узнаем, что такое проект «Луч». В чем его настоящая цель. И кто мы такие.

«ЛУЧ». ЛИЗА

– Хочешь подержать его на руках? Попробуй. Он так славно пахнет… Жизнью. Будущим. Возьми его!

Лиза покачала головой и отступила от детской кроватки:

– Спасибо, Йоко. Он такой хрупкий. Боюсь повредить… прижать, придушить, уронить.

– Это с непривычки, – вступился Роджер. – Мне тоже было страшно! Мне было жуть как страшно, ты посмотри на него – и на мои лапищи…

Он вырос самым крупным на корабле, баскетбольного роста, плечистый, с бархатным голосом. Сейчас, нежно приняв у Йоко младенца, он закружился по комнате, замурлыкал песенку низким басом, но младенец не испугался – зачарованно слушал.

– Адам похож на Роджера, правда? – Йоко улыбалась. – Посмотри! Одно лицо! Когда они рядом, я их с трудом различаю!

Она засмеялась своей шутке. Младенец, с точки зрения Лизы, был похож на всех младенцев, хотя разрез глаз у него был определенно как у Йоко. На черных лапищах Роджера он казался светлым, на фарфоровых руках у Йоко – темнокожим.

– Не тряси его так, Роджер, лучик.

– Ему нравится, он смеется. Это хорошо для вестибулярного аппарата… После Прибытия, на Новой Земле, он будет моряком… или летчиком… Будет летать вот так – ж-ж-ж!

Ребенок неуверенно захныкал. Йоко подхватила его, прижала к груди; после родов она сделалась мягче, добрее, круглее. Гормоны.

– Лиза… Я и Роджер… мы хотели тебе сказать, что и наш сын, и все будущие дети… живы той жизнью, которую дал им Грег. Это первое, чему я научу сына, – кому он обязан жизнью.

– Ага, – сказала Лиза.

– Мне снится Прибытие, – шепотом сказала Йоко и покачала ребенка на руках. – Уже которую ночь. Мне снится, как наш Адам впервые ступает на землю… На Новую Землю нового мира. А там солнце встает… и ветер. До горизонта дойти нельзя. Реки, горы, водопады. Облака на небе. Целый мир, и мы туда доберемся. Они, – она снова покачала младенца, – доберутся точно.

– Пафос-офф, рычажок вниз, – прошептала себе под нос Лиза.

– Что?

Ребенок завозился и захныкал.

– Пора кормить ребенка, – сказал Луч, и Лиза была ему благодарна:

– Не буду отвлекать вас, кванты. У вас семейная идиллия…

Луч закрыл дверь за ее спиной.

* * *

Оставшись одна в рубке, Лиза уселась в капитанское кресло, вытертое, с прорехами на обшивке, много раз залитое кофе и чаем, холодным и горячим потом и немного кровью. Открыла основной рабочий экран и потребовала от Луча динамики полета за последние сутки. Оживший, реанимировавший себя Луч справлялся бы и сам, но Лизе нравилось чувство контроля. Она проводила дни, недели, месяцы в этом кресле и не возвращалась больше в комнату, из которой однажды ушел Грег, – не переступала порога. Тот люк навсегда закрылся.

Однажды, в самые темные времена после Аварии, когда не было ни чистой воды, ни еды, когда нечем становилось дышать и никто не знал, доживет ли до завтра, – кванты притащили сюда, в рубку, все картины о Прибытии, какие смогли найти на корабле и какие можно было унести в руках. Еще в Лизином детстве Прибытие успело сделаться культом: школьники писали сочинения о Прибытии, ежедневно появлялись стихи, картины, торты и фонари, стенные мозаики с изображением Прибытия, которое все воображали по-своему, пока не сложился Канон: горы, водопады, тропическая зелень, голые люди на вершине горы. Лиза тогда не могла понять, как люди, впервые ступившие на чужую планету, выйдут из корабля голыми. Неужели потомки первых квантов будут настолько тупыми?!