Каждый дар – это проклятие - Кэролайн О'Донохью

на Аарона. В конце концов, он знает ее лучше. Он едва заметно кивает мне. Мы входим внутрь.

Дверь за нами не закрывается и не захлопывается. Барьеры не опускаются. Никакой магический паралич нас не поражает. Дори просто указывает на два кожаных кресла, а сама садится за большой письменный стол.

– Итак, два сенситива, – говорит она, опускаясь в кресло. – Маленькие волшебные лозы.

– Чем ты здесь занимаешься, Дори? – спрашивает Аарон. – Что тут происходит?

Дори слегка поворачивается и смотрит в окно. За стеклом темно, видны только слабые очертания деревьев.

– Лучше бы тебе научиться выражаться конкретнее.

Трудно понять, прикидывается ли она дурочкой или искренне смущена. Мне надоедает молчать, и слово беру я.

– Исчезают дети, – уточняю я. – И теперь, по всей видимости, вы охотитесь за девочками из школы Святой Бернадетты, не так ли? Но какой вам толк от голодающих подростков?

Она окидывает меня глубоко уязвленным взглядом, как будто ее в очередной раз не поняли люди, к которым она постаралась проявить уважение.

– Не ожидала, что кому-то в голову придет мысль о том, будто я стану морить кого-то голодом. У нас тут достаточно продуктов. Пожалуйста, можете сами зайти в кладовую, угощайтесь.

– Тогда почему постояльцы тут недоедают?

– Они сами решили воздерживаться от пищи. Это называется «поститься». Ты ведь слышала о Великом посте, Мэйв, не так ли? Тем более что ты родилась и ходила в школу в Ирландии.

Великий пост в моей памяти – мрачный холодный период между Пепельной средой и Пасхой. Мы все притворялись, что отказываемся от шоколада, и предпринимали довольно хилые попытки собирать деньги для бедных.

– Но сейчас не Великий пост, – осторожно говорю я. – Вы просто хотите подчинить людей себе. Сделать их зависимыми от вашего одобрения.

– Обычное заблуждение, – на мой взгляд, слишком поспешно отвечает она. – Мы не охотимся за слабыми и хилыми. Мы выбираем понятливых людей, способных к обучению.

Меня охватывает легкая паника – в основном потому, что слово «хилые» только что пришло мне в голову, когда я думала о Великом посте, а теперь оно прозвучало из ее уст. Это слово настолько редкое, что мне кажется, будто она читает мои мысли, подыскивая удобный момент, чтобы завлечь меня в ловушку.

– Пойми, Мэйв, на то, чтобы привлечь человека в ряды «Детей Бригитты», уходят время и ресурсы. Если через полгода он просто «сломается», это все равно что выбросить деньги на ветер.

Она поворачивается к Аарону и едва заметно морщит нос.

– Кстати, говоря о выбрасывании денег на ветер…

Аарон напрягается.

– Я был в твоем распоряжении три года, Дори. Ты получила слугу и Колодец. Думаю, ты неплохо устроилась.

Он произносит это, едва открывая рот, как если бы показывать язык было опасно. Дори улыбается, обнажая розовые десны.

– Это ты, на мой взгляд, неплохо устроился, Аарон. Прекрасный дом, невообразимая сила, небольшая толпа последователей. У тебя была цель в жизни. Я многое бы дала, чтобы покопаться в твоем мозгу и понять, как ты себе все это представляешь.

Ее ухмылка подобна тигриной. Она продолжает говорить, словно тыкает в собеседника палкой с разных сторон.

– Грешники, ведьмы, шлюхи. Интересно, воображаешь ли ты себя неким подобием Христа? Пытаешься спасти их, не осуждая, любя их всех? Надеешься, что любовь станет вашим спасением? Или просто смирился с тем, что все вы попадете в ад, с пламенем и прочими атрибутами?

Грешники. Ведьмы. Шлюхи. Так эта женщина воспринимает нас?

И что, Дори только что назвала меня «шлюхой»?

– Ты даже не веришь ни во что из этого, Дори, так что я не понимаю, чего ты добиваешься, – шипит в ответ Аарон.

– Да, но ты ведь веришь, дорогой, не так ли?

Она положила руки на стол, переплетя пальцы, и не отрывает глаз от Аарона. Следит за каждым его движением, будто гончая за диким животным.

– На этот счет, кстати, проводили исследования. Если человек во что-то верит, его легче заставить поверить во что-то новое.

Внезапно Айседора Мэнфорд начинает медленно поднимать руку, как будто потягивается, готовясь зевнуть. Вращая запястьем, она разводит пальцы; тонкий бриллиантовый браслет едва позвякивает.

– Ну, знаешь, чтобы приладить какую-нибудь новую деталь к уже существующим убеждениям. Бог ненавидит ведьм; наверняка он должен ненавидеть и шлюх. Но полностью переписать убеждение трудно, поэтому, естественно, меня очень интересует твое затруднительное положение, Аарон. С точки зрения психологии.

Говоря это, она продолжает двигать запястьем по кругу, будто дирижирует симфоническим оркестром. И даже улыбается от восторга, отчего я смущаюсь и не понимаю, как на это реагировать, пока не замечаю, что сидящий рядом со мной Аарон повторяет ее движения. Его руку как будто тащит вверх некая сила совершенно без его согласия. Он пытается сопротивляться, сжав зубы. Я понимаю, в чем заключается сила Дори: она – Кукловод.

Но на меня она не действует. Мои руки по-прежнему покоятся у меня на коленях.

Теперь ясно. Дори может управлять людьми, но только теми, кто попался на ее крючки. И такие крючки до сих пор находятся внутри Аарона. Магические, психологические, эмоциональные. Она до сих пор внутри его.

– Ты один из тех, кому на удивление удачно подходит его имя, – говорит она, не отвлекаясь от Аарона.

Тот молча пытается вернуть себе власть над своей рукой, но она не поддается и продолжает тянуться вверх, словно привязанная к потолку невидимой веревкой.

– Аарон – так звали красноречивого брата Моисея, не так ли? Того, кто мог представить что угодно и кого угодно образцом благочестия. Этакий первый библейский политтехнолог или пиарщик.

Затем она поворачивается ко мне.

– А ты, полагаю, до сих пор развешиваешь уши со своей маленькой бандой. И какова же сегодняшняя версия? То, что его охмурила злая тетка Дори?

Мои пальцы непроизвольно подергиваются – то ли от нервов, то ли оттого, что она понемногу набрасывает на меня свою сеть.

– Травмировала? – услужливо предполагает она. – И он проснулся в автобусе с бедным несчастным Мэтью – все та же старая песня?

Аарон скрипит челюстью, но молчит. Я даже не уверена, способен ли он сейчас что-то говорить.

– Он заставил вас всех пожалеть его?

Она широко улыбается, как будто это предположение очень ее забавляет.

– Мальчик, который решил выступить на национальном телевидении, чтобы сделать заявление… о чем там говорилось?

Она встает, а мы остаемся сидеть в креслах, как дети в кабинете директора, онемевшие от робости. Я слегка наклоняюсь вперед и вижу бумаги на столе. Какие-то анкеты, заполненные подростковым почерком. Мне удается прочесть несколько строк вверх ногами.

Когда вы чувствуете себя наиболее несчастным?

Когда вы ощущаете себя наиболее одиноким?

Размышляете