Лестница в небо - Артём Помозов

А потом развалится.

Девушка подошла, присела рядом, положила ладошку на край трухлявой доски, погладила, рискуя подцепить занозу.

Ей вспомнились кладбища из американских фильмов. Отгороженный и ухоженный клочок, надгробья, что возвышаются над аккуратно постриженным газоном, никакой помпезности, но и никакой убогости. Цивильно, можно сказать. Идеальный баланс. Она бы хотела, чтобы Лис нашел свой вечный покой где-нибудь там, где от него осталось бы что-то большее, чем две трухлявые доски. Но последний акт для Лиса был сыгран не в том прекрасном мире, а в чернобыльском аду.

Скай вспомнила слова Рахмана о Малинине. О том, что его убили. Как просто и буднично он это сказал. Как просто и буднично начала восприниматься любая смерть. Малинин, Лис, десятки боевых товарищей. И чем же эти мертвецы отличаются друг от друга?

Странный вопрос.

Непонятный даже ей самой.

– Я не хотела к тебе приходить. – Скай всхлипнула. – Хотела запомнить нашу последнюю встречу, когда ты еще живой был, когда подбадривал меня, когда говорил мне, чтобы я ничего не боялась, когда смотрел на меня и улыбался своей жутковатой улыбкой, милее которой для меня ничего и никогда не было. Хотела запомнить тебя таким. Бесстрашным, невозмутимым и храбрым. Примером для меня. Отцом хотела запомнить. Отцом, которого у меня, можно сказать, никогда не было. А что теперь? Этот убогий крест. Но я не могла не прийти. Неправильно это было бы. Я знаю, что после смерти ничего нет. Я знаю, что глупо тешить себя надеждами. Но мне почему-то впервые хочется поверить, что ты еще жив в каком-то смысле, что ты попал в свой рай, в который так верил, и теперь смотришь на меня сверху. А раз так – как же я могла не прийти? Ты же подумаешь, что я оскорбляю твою память, что я забыла о тебе. Знаешь, я так долго представляла нашу с тобой встречу, еще когда ты живой был, но уже сбагрил меня «Анархистам». Ты же писал, обещал, что мы увидимся. А не увиделись. Не получилось у нас. И все те слова, что так на языке крутились, исчезли куда-то. Как исчез и ты. Я не знаю, как говорить с мертвыми. – Она уже плакала. – У меня ведь никто не умирал. Из близких мне людей. Только мама, когда я была еще маленькой, но я же не могла до конца понять. И когда к ней приходила, когда воспитательница из интерната отвозила к ней, я просто садилась на гранит и представляла, что мама мне о чем-то говорит. А мне надо сидеть и молча слушать. Смешно, правда? Я сейчас тоже улыбаюсь. Умиляюсь тому, какой глупой я была. Лис, мне так хочется поговорить с тобой! Мне так тебя не хватает! О многом поговорить. О том, что так и не высказали. О том, что изнутри сжирало. Я опоздала. Ты опоздал. Мы два дурака. А я ведь тебя любила. Как дочь любит отца. Ненавидела, да. Но и любила. Ненавидела за то, что ты отдал меня «Анархистам». Ненавидела, что ты так и не нашел возможности прийти ко мне. Я хотела сказать тебе об этом, но не смогла написать. Хотела сказать, что ты мне как отец, что ты самый близкий человек для меня, а не решилась. А теперь, когда ты умер, слова уходят в никуда. Странно, да? Теплые слова уходят в пустоту…

Не выдержала, сорвалась, до истерики почти что.

– Жалко нас, Лис. Нас двоих… – Скай убрала ладонь с доски.

Уселась прямо тут, на холодную почву подле покосившегося креста, траву примяла и, грустно усмехнувшись, взяла тетрадь и ручку и принялась писать…

Зачем?

Просто подумала, что так надо. Чтобы от Лиса что-то осталось. Что-то, помимо убогого надгробия.

Он заслуживает.

Как никто другой.

«Старый и дряхлый, наскоро сбитый крест окаймлен увядшими венками. По шершавой поверхности трухлявой доски с облупившейся краской одна за другой сбегают дождевые капли, оставляют за собой влажные следы, опадают и разбиваются о прокаленную осенним холодом землю, разлетаются на миллиарды мелких капелек.

Дождь не может лить вечно.

Но льет.

Льет не переставая.

Постоянно усиливается.

И не думает прекращаться.

Все вокруг шумит – ливень шуршит, словно телевизионные помехи. Яркая молния прочерчивает хмурое, почти черное небо. На миг небосвод белеет. Под напором хлестких водяных плетей доски покачиваются и скрипят, по-человечески ноют. Крест опасно кренится, но не сдается, из последних сил цепляется за спасительный, но уже порядком размытый разбушевавшейся стихией грунт.

Небо вновь озаряется вспышкой.

Еще разок.

И еще.

Крест раскачивается и протяжно плачет. Держится за хрупкую, как сухая соломинка, жизнь.

Нет, не за жизнь.

За существование.

За хрупкое и бессмысленное существование.

Ливень накатывает с новой силой.

Крест не желает сдаваться. Струи воды выбивают на досках звонкую мелодию. Крест все не падает.

Стоит.

И простоит еще лет сто. Еще тысячу. Не станет человека, что погряз в насилии и умерщвлении себе подобных. Исчезнет Аномальная Зона, что стала последним пристанищем для глупцов, рискующих всем ради быстрого заработка. А крест как противостоял проливному дождю, так и продолжит противостоять до скончания веков. Пока однажды ржавые гвозди не потеряют силу и не согнутся, пока однажды не надломятся и не уронят доски, что с противным хлюпаньем упадут в грязь.

И доски будут лежать неприкаянно, пока не станут трухой и ветром, пока не станут вечностью.

Один ветер.

Один дождь.

Один сгнивший крест.

И кости, разбросанные по проклятой всеми богами территории».

Записала в этой же самой тетради, в которой Денис вел свой дневник. На тех страницах, которые уже прочитала, но текст с которых исчез. Просто захотелось ей. Она с детства хотела научиться владеть словом, писать, сочинять какие-то истории. Чем не удачный момент, чтобы начать?

– Я поняла, почему ты меня бросил. – Тетрадь оставалась открытой. – Почему сбагрил «Анархистам». И ты ведь меня любил. А это… Та бойня на нашей базе… Она показала мне, что это такое, какой это груз – взвалить на себя ответственность за чужую жизнь. Особенно если это жизнь близкого тебе человека. Они там, на Большой земле, связывая свои судьбы, этого не понимают. А тут Зона показывает. Иногда лучше вычеркнуть близкого тебе человека из своей же судьбы. Чтобы уберечь его. От себя самого. Чтобы и себя уберечь. Уже от него. Ты не хотел. Тебе было больно. Но ты это сделал. А я ненавидела тебя за это. А когда поняла, ты уже умер… Прости меня. Я тут еще напишу кое-что. Это для себя уже. Неуклюже и по-детски, но мысли путаются, при этом требуя выхода на бумагу…

«Что же остается после каждого из нас? Почему-то никогда не задавалась этим вопросом всерьез. Сейчас только, когда у могилы друга сижу. Мысли лезут, всякие. Так что же?

Надгробия, что гниют, что тлеют, что крошатся? Надгробия, таблички которых выцветают на солнце? Надгробия, что заносятся прелой листвой по осени?