Колесница - Даниил Хотьма

– Изловчились ведь, такую херовину сюда закатить...

Атаманша проронила слова в никуда, самой себе под нос, потому и отвечать не было желания. Её непринуждённость выбивала из колеи – ни тебе приветствия, ни угроз, ни малейшей увлечённости. Один только короткий равнодушный взгляд, да кивок, словно век знакомы – и всё внимание на локомобиль.

Ракель с неприязнью наблюдала за атаманшей, что змейкой вьётся у котла, лапает поручни и заинтересованно осматривает каждый винтик. Казалось, что не машину, а её собственное тело холодными пальцами щупает директриса общинного дома, пытаясь обнаружить оспяные пятна.

Точно – вот кого напоминала эта сухая, уставшая тётушка с сиплым голосом. Даже не саму директрису, а всех подбенских женщин одновременно. Сменить бы этой атаманше свою камуфляжную штормовку на деловой костюм поскучнее – непременно серый – и раствориться в бесчисленных кабинетах Канцелярии.

Но домыслы только играли ей на пользу. Будучи столь непохожей на вожака, Эсфирь, тем не менее, являлась вожаком, и её авторитет признавали мерзавцы самых разных сортов – а значит, и причины на то имелись.

– Позволишь? – наконец спросила атаманша, кивая на водительское место.

Ракель махнула рукой, забыв уточнить, хочет она прокатиться или просто полюбоваться изнутри.

Эсфирь вскарабкалась на подмост, обогнула котёл и плюхнулась на сиденье.

– Сразу видно, что сам он собирал. – улыбаясь, говорила атаманша.

На секунду показалось, что в её словах проскользнул подозрительный оттенок – не то гордость, не то ласка.

– Многое здесь мной поправлено. – отвечала Ракель, усаживаясь рядом.

– Сути не исправишь. – атаманша пробежала ноготками по обивке руля. – На Митриева отпрыска больше эта машина похожа, нежели ты, подлискунья.

– Кто? – не разобрала Ракель.

– Лисий нагул, от собаки только. Хвост-то вот, рыжий.

Атаманша протянула к локонам плутоватый палец, но – к её же благу – тронуть всё-таки не осмелилась.

– Обещал он мне, кстати. – продолжала Эсфирь. – Машину обещал. Придётся её пополам распилить. Выбирай, какую половину я заберу – зад или перед?

– Можешь золу с топки себе в ладоши сгрести. – отвечала Ракель. – И то слишком щедро будет.

Догадки о том, что отец тесно путался с этой язвой всё более подтверждались, и презрение заставило разойтись на язык.

Эсфирь по-девичьи звонко рассмеялась.

– Не боишься, хвалю. – закивала она. – Но всё равно не похожа. Может, самозванка ты, а, Ракель? Ра-кель! Имя у тебя, конечно.

– А у самой-то?

– Да моё вообще, заслушаешься. Отцу твоему нравилось. Все меня как им привычнее – Иркой. Все, кроме него.

Её тощая пятерня стиснула колесо руля до жалобного скрипа обивки.

– Не спросишь даже, жив ли он? – подначивала Ракель.

– Без тебя всё знаю. – отрезала Эсфирь. – Нащебетали давно. По мне, так он должен был ещё раньше себя извести. Такой уж уродился.

– Это какой?

– Лучший. – сказала атаманша, совсем уже не пряча своих чувств. – Равных ему свет не видел, и не увидит. Среди нас люди разные бывали, незаурядные. Вот Пустяк, например, известный негодяй. Ему пол-лица распороло, а он «пустяк, пройдёт». И проходило ведь! Любая рана заживала, как на собаке. Или Агап – такую силищу имел. Мог с замка амбарного дужку вынуть и распрямить её в линеечку... хотя он и жрал за троих, конечно. А Митя ничем вроде бы не выделялся – ни видом лихим, ни метким глазом, ни даже звонким прозвищем. Зато умел он прямо в пропасть шагнуть. Не глядя делал то, на что другим духу не хватало, и потому побеждал.

С последним было трудно поспорить. В этом и крылась отцова суть – тихоня тихоней, а своё взять всегда мог.

– Нашла ты, конечно, в кого втрескаться. – произнесла Ракель с издёвкой. – Выбрала бы засранца попроще и бед не знала.

– Выбрала! – усмехнулась Эсфирь. – Я что, на ярмарке? Он на меня глядел – вся нутрина моя в жгут скручивалась. Тут и понимать ничего не надо. А простаки пусть лесом идут.

Откровение атаманши пробудило шершавую зависть – бывает же у кого-то такая любовь.

– Отец твой мне пример подавал, и всему Вертепу заодно. – делилась Эсфирь. – До него что было? Сборище бестолковое, плесень одна. А сейчас людское сообчество... пусть не идеальное, но всякий может полезным стать – и слабому, и глупому своё поприще. Меня ведь Атаманшей в насмешку прозвали. Посмотри внимательно, да отбрось тридцать годков назад – кого увидишь? Мелочь, полушку.

Представить Эсфирь юной не составило труда – упёртая девочка, что влезла в дурную компанию и борется за право быть равной с теми, кто признаёт одну лишь силу. Для этого она вынуждена взваливать на спину вдвое, втрое большую ношу – лишь бы утвердиться и заиметь хоть малое уважение. Привычка выжимать себя без остатка, должно быть, и берегла её все эти годы.

– А время, видишь, всё по местам расставило. – подытожила Эсфирь, поглядывая в сторону лагеря. – Вон они, бандиты... шуты гороховые на службе у старухи.