Потрошители времени - Роберт Линн Асприн

То и дело туннель, по которому он шагал, пересекался с другими. Из темноты доносилось журчание воды, бегущей по подземным руслам ручьев и погребенных речек: Флит-ривер, некогда славного Уолбрука, протекавшего по самому сердцу Сити; речки Тайберн, чье имя унаследовали три сросшихся дерева, на ветвях которых вешали в свое время преступников, — все они давным-давно скрылись под людными, грязными лондонскими улочками, петляющими по их бывшим руслам.

Джон Лахли не обращал на шум воды никакого внимания — так же как и на ужасающую вонь. Он прислушался только раз к эху собственных шагов, дополненному писком крыс, дерущихся из-за трупа дохлой собаки, и далеким визгом спаривающихся кошек. Потом он поднял фонарь, осветив кусок стены, где открывался низкий проход в туннель. Он поднырнул под осыпающуюся кирпичную арку, свернул налево и оказался в узком пространстве с единственной деревянной дверью. Надпись на медной табличке гласила: «Тибор».

Поскольку слово было явно не из английского языка, владелец двери не особенно опасался того, что какой-нибудь случайный путник поймет его смысл. В жилах Лахли не текло ни капли венгерской крови, но он неплохо знал восточноевропейские языки и — что еще важнее — их легенды и мифы. Поэтому он не без иронии прибил название, переводившееся как «святое место», на дверь своего тайного убежища от обыденного Лондона с его прозаическим менталитетом паровой машины.

Новый ключ с гулким щелчком повернулся в замке, и тяжелая дверь бесшумно открылась на хорошо смазанных петлях. Подземный Тибор встретил своего хозяина темнотой, сыростью и зловещим неугасающим светом газовой горелки, которую тот установил здесь своими руками, позаимствовав газ из труб ничего не подозревающей газовой компании. Из полумрака выступали детали обстановки: кирпичные своды с пятнами бурой плесени, исковерканный ствол и сучья сухого дуба, пронесенного в подземелье по частям и старательно собранного воедино стальными скобами; у основания дерева и горел на алтаре своего рода вечный огонь. По стенам были развешаны рясы и балахоны и намалеваны магические символы — ответы на вопросы, которые мало кто в этом городе осмеливался даже задавать. У одной из стен стоял грубо сколоченный рабочий стол и деревянные шкафы с предметами его ремесла.

Воздух в помещении был напитан резким запахом химикалий и эхом давних заклинаний, слов власти над теми созданиями, которыми он надеялся править; слов, произнесенных на давным-давно забытых языках. Он бесцеремонно брякнул принесенное тело на рабочий стол и принялся за работу. Сделать предстояло многое. Он зажег свечи, расставил их по всей комнате, стащил с себя рвань — «рабочую одежду» — и облачился в церемониальный балахон, который он благоразумно не осмеливался выносить из этого святилища.

Свободный белый балахон, издевательски напоминающий рясу священника, с закрывающим половину лица капюшоном был пошит по его заказу несколько лет назад портнихой, которой нечем было больше отплатить ему за заклинания, ради которых она к нему обращалась. Он откинул на время капюшон и углубился в занятие тем ремеслом, которое в свое время помогло ему вырваться из трущоб и зажить жизнью, которую он был намерен защищать любой ценой.

Джон Лахли обшарил пустые карманы грязной одежды юнца, потом услышал шуршание бумаги у того под рубахой. Он бесцеремонно раздел свою жертву, и волна торжества и несказанного облегчения захлестнула его с головой. Сверток с письмами был заткнут за пояс штанов. Потрепанные уже листки были аккуратно сложены. Он пробежал глазами по верхнему и мысленно обругал Альберта Виктора за непроходимую глупость. Попади эти письма в руки полиции…

Он дочитал до конца и внимательно всмотрелся в стопку листков писчей бумаги.

Писем было всего четыре.

Джон Лахли стиснул кулак, скомкав в нем несчастные письма, и замысловато выругался. Четыре! А Эдди говорил, их должно быть восемь! Куда этот маленький ублюдок дел остальные? Дрожа от ярости, он с трудом удержал себя от того, чтобы не придушить этого негодяя на месте. Ему отчаянно хотелось вытрясти из того дух, рвать, кромсать, резать за то, что тот осмелился угрожать ему, д-ру Джону Лахли, наставнику королевского внука, который в один прекрасный день займет трон своей бабки…

Злобно рыча, он швырнул одежду Моргана в мусорное ведерко под столом, потом задумался над тем, как лучше получить необходимую ему информацию. Губы его скривились в легкой улыбке. Он связал паренька по рукам и ногам и перетащил через всю комнату к дереву, крючковатые сучья которого крепились теперь к вбитым в стены и потолок кольцам.

Он зацепил веревки на запястьях Моргана за массивный крюк и оставил его висеть, проследив, чтобы пальцы ног не касались пола. Покончив с этим, он отворил шкаф и достал из него ритуальные орудия. Жезл и котел, кинжал, пентаграмма, магические слова… каждое со смыслом и целью, в корне отличными от тех, что описывают эти идиоты Уэйт и Мэттерз в своих дурацких так называемых исследованиях. Их «Орден Золотой Зари» приглашал его стать своим членом в прошлом году, сразу по основании. Разумеется, он принял их предложение — только для того, чтобы расширить круг своих знакомств в высших сферах. Однако при мысли об их, с позволения сказать, изысканиях его разбирал смех.

Затем он достал старинную заклинательную доску с магическими картами — символический ключ к чудовищным силам созидания и преображения, столетия назад скрытым в «Книге Тота» египетских фараонов. За ней последовали ветвь омелы для освящения клинка, открывающего кровь… и, наконец, большой, с толстым лезвием нож для отсечения головы жертвы… Несмотря на все теоретические познания, Лахли ни разу еще не исполнял подобного ритуала. Руки его дрожали от возбуждения, когда он раскладывал карты, бормоча над ними заклинания и вглядываясь в открывающийся рисунок. Висевшая за его спиной жертва очнулась и застонала.

Пора.

Он очистил клинок огнем, нарисовал с обеих его сторон омелой по магическому знаку, накинул на голову священный капюшон и повернулся к жертве. Морган уставился на него выпученными1 от страха, налитыми кровью глазами. Кадык на его горле задвигался, но с побелевших губ не слетело ни звука. Лахли сделал шаг к истекавшему холодным потом, подвешенному к священному дубу Одина юнцу, и тот наконец выдавил из себя слабый вопль. Морган задергался, но веревки держали его крепко.

Лахли откинул капюшон и улыбнулся прямо ему в лицо.

Синие глаза широко раскрылись от потрясения:

— Ты! — Моргана охватил ужас, но он вновь обрел способность говорить. — Что я такого тебе сделал, Джонни? Пожалуйста… Эдди теперь твой, зачем тебе я? Я и так лишился места…

Лахли отвесил дурачку пощечину, и из глаз у того покатились слезы.

— Ублюдок маленький! Ты его шантажируешь, так?

Морган всхлипнул; от страха глаза его сделались совсем кроличьими. Джон Лахли коротко усмехнулся:

— Ну и дурак же ты, Морган. Ты только посмотри: обделался, как сосунок! — Он погладил Моргана по мокрой от слез, украшенной багровым синяком щеке. — Неужели ты надеялся, что Эдди ничего мне не скажет? Бедняга Эдди… Мозгов меньше, чем у улитки, но Эдди, слава Богу, мне верит и делает все, как я ему скажу. — Он усмехнулся. — Спиритический наставник будущего короля Англии! Я, малютка Морган, — первый в длинном ряду людей, что стоят за богатыми и власть имущими, нашептывая им на ухо то, во что им хочется верить, от имени звезд, богов и духов загробного мира. Так что, конечно же, стоило нашему славному Эдди получить твое послание, как он тотчас же бросился ко мне, умоляя ему помочь замять все это дело.