Исполнитель - Сергей Горбатых

– Пусти, пусть войдёт.

Это был посыльный от Ивана. Мальчишка сказал всего два слова:

– Иван ждёт.

Получив деньги на чай, он ушёл. Рябоконь быстро оделся и, не завтракая, вышел из дому. На Большой Садовой улице проводился парад ростовской самообороны. По мостовой шло "войско" из числа чиновников государственных учреждений. Они представляли собой печальное зрелище: в потрёпанных пальто, стоптанных ботинках и порванных перчатках.

– Вот для тебя, смотри! – торжественно произнёс Иван, протягивая Константину мешок.

Рябоконь с нетерпением высыпал всё его содержимое на земляной пол лачуги. Затем, присев на корточки, не спеша принялся перебирать кучу бумаг.

– Ага, вот метрика. "Некрасов Юрий Васильевич". Год рождения – 1904. Место рождения – город Ростов‑на‑Дону. Вот аттестат о начальном образовании. Отлично! А это что? Это табель успеваемости ученика шестого класса Некрасова Юрия. Великолепно, – комментировал про себя документы Рябоконь.

– А вот фотографии. Юрик совсем маленький, лет пять ему, наверное, в матросском костюмчике. А вот папа с мамой… А здесь и метрика отца.

– Меня всё устраивает, – сказал Константин, но тут же добавил: Пока устраивает. Рассказывай, Иван.

– Отец его, пацана этого, был повешен на вокзале в прошлом году за нападение на казачий патруль. Да, отец его работал в железнодорожных мастерских. Мать не работала. Близких родственников нет. Дальние живут вроде бы как в Сибири. Соседи сказали, что были все они сторонниками Советской власти… Вот всё… Кажется, – рассказал Клык.

– А где сейчас мальчишка и мать его? – поинтересовался Рябоконь.

– Как где? – удивился Иван. – Сгорели они в доме своём два дня назад. Пожар у них случился…

– Мне эти документы подходят! – сделал заключение Константин и достал из‑за пазухи золотые монеты.

Придя домой, Рябоконь на пять дней отпустил кухарку. После её ухода он закрыл на запоры все входные двери, опустил в комнатах шторы и приступил к сжиганию всех документов семьи Рябоконей. Он бросал в горящую на кухне печку фотографии матери и отца, деда и свои собственные.

– Всё, не существует больше на свете человека с идиотскими фамилией и отчеством Константин ЕВЛАМПИЕВИЧ РЯБОКОНЬ! Тьфу, язык поломать можно, ЕВЛАМПИЕВИЧ! – рассуждал он сам с собой, наблюдая, как пламя жадно поедает его гимназические тетради.

– Всю жизнь я страдал из‑за моего маленького роста и детского лица. Но эти мои недостатки не раз мне буквально спасали жизнь. И сейчас я стану Юриком Некрасовым, пятнадцатилетним мальчишкой из семьи железнодорожников. И никто не должен даже усомниться, что мне на самом деле на четыре года больше. Я стану мальчишкой, а потом начну быстро, очень быстро взрослеть. Почему нет!

Константин практически не ел и не спал. За эти дни он уничтожил всё, что оставалось от семьи Рябоконей. Когда он спустился в свой магазин для того, чтобы взять что‑нибудь поесть, там он обнаружил только пустые полки.

– Дак, Ермолай с сыновьями своими два дня на телеге вывозили всё из магазина. Дак, и кухарка ваша Катерина им помогала, Константин Евлампиевич, – с удовольствием объяснил словоохотливый дворник.

– Сволочи! Крысы! – с ненавистью подумал о своих бывших работниках Рябоконь.

Он взял предпоследнюю остававшуюся у него золотую монету и пошёл добывать себе еду. В ресторане "Яр" на углу Большой Садовой и Николаевского переулка стоял шум. Из окон раздавалось громкое цыганское пение. Затем крики. Звон битого стекла. Снова цыганское пение. Константин в недоумении остановился.

– Это его высокопревосходительство генерал Май‑Маевский гуляют! – пояснил ему проходящий мимо старичок с седой бородой до пояса.

– Сволочь! Крыса! – громко вслух выругался Константин.

Двадцатого декабря утром Рябоконь проснулся от невообразимого шума. Выйдя на улицу, он увидел, что Ростов погрузился в хаос. На Таганрогском проспекте творилось нечто невиданное: во всю его ширину шли санитарные двуколки, тачанки, фаэтоны, телеги. На подводах сидели женщины с детьми. Калмыки за своими чёрными кибитками гнали стада коров и табуны коней. Все, обгоняя друг друга, спешили к мостам через Дон.

– Это уже самая настоящая агония! Крысы бегут с тонущего корабля, – зло обрадовался Константин.

Метельной и морозной ночью восьмого января 1920 года в Ростов‑на‑Дону вошли 4‑я и 6‑я кавалерийские дивизии Первой Конной армии Будённого.

На следующий день Константин Рябоконь, взяв уже подготовленный заранее вещмешок, надел сапоги, старый облезлый тулупчик, овчинную шапку‑ушанку, тёплые варежки из козьей шерсти. Обильно полил все комнаты керосином и, выходя на улицу, бросил в дом зажжённый факел.

Железнодорожная станция Ростова‑на‑Дону была забита поездами. Из санитарных вагонов выносили носилки. Раненых бережно укладывали в кареты скорой помощи, грузовики и фаэтоны. Мёртвых аккуратно грузили на подводы. Сапёрные команды, громко матерясь и проклиная всё на свете, затаскивали на ремонтные летучкиобледеневшие шпалы и тяжеленные длинные рельсы. Свежесть морозного воздуха перебивала вонь угля от паровозных топок, человеческих нечистот и карболки. Дымили полевые кухни. Возле многочисленных теплушек стояли группы красноармейцев.

– Хлопчик, ты чё, кушать хочешь? Дак сядай с нами! – предложил Константину солдат в заячьем треухе с нашитой на нём красной лентой.

– Не, я не кушать. Я на фронт хочу. Возьмите меня! А?

– На фронт малолеток не берут. Не положено, – ответил Рябоконю солдат в треухе.

Костя кинулся к другому эшелону. Здесь еду получали казаки в папахах с красными звёздами.

– Не, хлопчик. Катись отседова до своей хаты! – прогнали его.

Константин устал бегать, перепрыгивая через рельсы, спотыкаясь и падая на льду. Лямки тяжёлого вещевого мешка ему больно врезались в плечи. Совсем уже отчаявшись, он, вдруг, увидел на запасных путях длинный эшелон из теплушек. Возле каждой из них стоял часовой в шинели с тремя нашивками‑хлястиками малинового цвета на груди и шлеме‑богатырке с эмалевой звездой с перекрещенными плугом и молотом. У всех – винтовки с пристёгнутыми штыками.

– Дяденька, мне с вашим командиром очень нужно поговорить, – обратился Константин к одному из красноармейцев.

– В штабе он. Вон, вишь вагон пассажирский в середине эшелона, – объяснил тот Константину.

У пассажирского вагона стояли несколько человек и чём‑то негромко спорили.

– Дяденьки! Дяденьки! – завопил Костя.

Все мгновенно замолчали и с любопытством уставились на него.

– Дяденьки, возьмите меня, пожалуйста, на фронт.

– Иди домой к родителям, паренёк! – строго произнёс высокий худощавый мужчина, лет тридцати, в длинной кавалерийской шинели с тремя нашивками‑хлястиками малинового цвета. В глаза бросались красная суконная звезда на её левом рукаве и под ней четыре квадрата такого же цвета.