Слепой. Тропою белого дьявола - Андрей Воронин

встряхнул, прислушался и передумал пить – во фляге осталось на донышке. – Правда, вход в пещеру закрыт, как в сказке, но мне известно волшебное слово. Это слово – тротил. С его помощью федералы завалили вход в пещеру, и с его же помощью мы откроем этот вход снова.

– Да, – согласился Аскеров, – тротил – хорошее слово. Сильное. Только я не понимаю, к чему ты все это мне рассказываешь. Допустим, такое место существует. Допустим – допустим! – я действительно мог бы превратить оружие в деньги. Но что толку? Ты – российский офицер, и то, что известно тебе, наверняка известно многим. Если оружие до сих пор не вывезли, его охраняют как зеницу ока.

– А вот не скажи, – с хитрой улыбкой возразил Сиверов. – У пещеры Али-Бабы был один существенный изъян: помимо него, о ней знали целых сорок разбойников. А про мою пещеру не знает никто.

– Как это могло случиться?

Глеб усмехнулся, но улыбка вышла печальная.

– Я сам ее нашел, – признался он. – Вернее, мы. Мы – это разведка спецназа ГРУ. Перед нами стояла задача обнаружить лагерь Исы Довгаева. Лагерь мы так и не нашли, зато совершенно случайно наткнулись на эту пещеру. Связи не было, и командир принял решение завалить вход. Помнишь волшебное слово? Ну, вот… Прозвучало оно, как водится, громко. Наверное, поэтому те, кого мы искали, нашли нас первыми. По пути на базу мы угодили в засаду, и в живых остались только двое – я и мой командир. Он умер, не дойдя до своих…

– Умер?

– Чистил пистолет и нечаянно выстрелил себе в сердце, – объяснил Глеб, правильно истолковав прозвучавшую в вопросе Железного Мамеда иронию. – Такое иногда случается даже с опытными воинами.

– Особенно если им кто-нибудь поможет, – добавил Аскеров. – А ты, добравшись до своих, конечно же, по чистой случайности забыл включить в свой рапорт информацию о пещере.

– Представь себе, – горячо подхватил Глеб. – Ума не приложу, как я мог допустить такой промах! Никогда себе этого не прощу.

– Особенно если не сумеешь на этом заработать, – предположил Аскеров.

– Молодец, – похвалил Сиверов. – Один глаз, а смотрит прямо в корень. Вот именно: особенно если.

Аскеров помолчал, переваривая полученную информацию.

– Ну, и где эта волшебная пещера? – спросил он наконец.

– Давай я нарисую тебе подробную карту, – задушевным тоном предложил Глеб, – выведу тебя за посты, а потом застрелюсь, чтоб не путаться под ногами у такого доблестного, а главное, сообразительного джигита. А?

– Это было бы неплохо, – сказал Железный Мамед. – Может, так и поступим?

– Губу подбери, а то оттопчешь, – посоветовал Слепой. – Нет, приятель, так не пойдет. Либо ты принимаешь мое предложение, либо я просто ухожу и забываю о твоем существовании. Шестаков вернет тебя Агжбе, а я умываю руки, меня в Москве жена заждалась.

* * *

…Во дворе к ним подбежал часовой, который до этого вовсю любезничал с молоденькой фельдшерицей.

– Куда вы его, товарищ… э…

– В контрразведку, солдат, – сказал Глеб и, выпустив локоть Аскерова, извлек из-за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги. – Вот предписание.

– Ну да, ну да, – рассеянно пробормотал часовой. Он развернул бумагу и теперь, шевеля пухлыми мальчишескими губами, пытался вникнуть в ее смысл. Глеб спокойно ждал: печать на бумаге была настоящая, а торопливую кривую закорючку, что заменяла командиру части подпись, не сумел бы подделать разве что младенец, страдающий детским церебральным параличом. – Да, там ему самое место, – заключил солдат, возвращая Глебу фальшивое предписание. – А то устроил тут себе санаторий за казенный счет, морда духовская!

Железный Мамед выслушал эту тираду спокойно. Он понуро смотрел в землю своим единственным глазом, уронив вниз скованные спереди руки. Белая повязка, закрывавшая пустую глазницу, подчеркивала нездоровый, землистый цвет лица, а заскорузлая от засохшей крови и грязи одежда усиливала гнетущее впечатление, создаваемое его растерзанной, сгорбленной фигурой. Одного взгляда на это чучело в драном окровавленном камуфляже было достаточно, чтобы понять: Железный Мамед окончательно спекся и отправляется в контрразведку для добровольной дачи показаний против своих товарищей по оружию и себя самого, чтобы хоть немного облегчить свою незавидную участь.

Глеб знал, что до морального распада Железному Мамеду далеко. В конце концов, свое прозвище он получил не за красивые глаза, и, затевая романтическое путешествие в паре с этим одноглазым волком, Сиверову следовало быть начеку.

Глеб впихнул Аскерова в машину, на заднем сиденье которой еще сохранились небрежно затертые следы его крови, запустил норовистый движок и беспрепятственно выехал за ворота. Сообразительный джигит успел пригнуться раньше, чем Григорий Агжба, действительно дежуривший напротив ворот госпиталя, повернул голову на звук работающего двигателя. Агжба, зоркий, как все горцы, и такой же злопамятный, моментально узнал Глеба и так на него глянул, что Сиверов испугался, как бы этот взгляд не прожег дыру в ветровом стекле. Он лучезарно улыбнулся Григорию Агжбе и помахал на прощанье рукой; сван в ответ свирепо оскалил зубы, отвернулся и опять уставился на закрывшиеся ворота с терпеливой сосредоточенностью кота, караулящего мышиную норку.

Глава 8

Хромой Абдалло не донес до рта пиалу с зеленым чаем и медленно опустил ее обратно на стол, заметив появившегося в дверях заведения Ахмета. Он ждал этого визита, и все равно появление кладовщика застало его врасплох. Ну, да что говорить, такие вещи всегда застают врасплох: наверняка зная о приближении неприятностей, человек неизменно надеется, что беды как-нибудь сами собой обойдут его стороной и растают, как грозовая туча, у которой не хватило сил пролиться дождем.

Ахмет, однако, был тут как тут, и унылое, просительное выражение его смуглой черноусой физиономии яснее всяких слов говорило о цели его визита. Делая вид, что не заметил своего нового кладовщика, Хромой Абдалло вытряхнул из лежавшей на столе пачки тонкую коричневую сигарету, щелкнул зажигалкой и из глубины дымного облака стал наблюдать, как Ахмет с преувеличенным старанием шаркает подошвами туфель по лежащему у входа половику.

Покончив с этим занятием и не то чтобы вытерев обувь дочиста, но хотя бы убедив себя в том, что чище она уже не станет, кладовщик двинулся вперед по узкому проходу, то и дело неловко задевая столики бедром и всякий раз при этом извиняясь. Абдалло заметил, что он