Архив Шевалье - Максим Теплый

Гавриил еще ниже опустил голову, жахнул до дна только что принесенный стакан и, набрав полную грудь ярости, тихо заговорил, спотыкаясь через слово непослушным языком, расслабленным суровым напитком.

– Вот ты, генерал, уже сорок минут меня водкой поишь да про дела свои поганые треплешься. Душу свою грязную выворачиваешь! Товарищей, говоришь, в Америке сдал? – Гавриил мутно глянул на генерала и покачал толстым пальцем. – Тех, что по приказу Родины отправились в логово врага?… Я про них, про них, горемычных! У каждого, между прочим, семья есть. Дети… Зарплату от папки ждут. А у папки профессия такая – опасная и беспокойная. И тут как раз ты со своим предательством! Ну и, естественно, арестуют этих отважных парней, твоих соратников. И ведь знаешь, генерал, с ними шутить не будут. Кое-кому стул электрический светит! Убьют ведь их по твоей милости! Заметь, я даже не про Родину – я про людей, которых ты погубил!

Дьяков чувствовал, что быстро пьянеет, и торопился сформулировать ускользающую мысль.

– А ответ-то на все твои заковыристые вопросы прост, генерал! – Дьяков отважно и вызывающе ухмыльнулся. – Как яблоко прост! Знаешь, почему предавать нельзя? Да потому что это заповедь библейская! Просто она не написана, а может, не дописана. А может, посчитал Творец, что и так все ясно. Вот он сказал: почитай мать и отца! А дальше, может, так было: и Отечество почитай, как отца и мать. И сразу все станет на свои места. И весь сказ! И получается со всех сторон, что гад ты, генерал, подонок ты вонючий!

Гавриил Христофорович пьяно улыбнулся наливающемуся злобой Кулагину.

– Не зыркай на меня своими белыми глазами, – продолжал он. – Я уже не боюсь тебя и знаю, что будет через полминуты! – Дьяков поднял вверх указательный палец. – Я, к примеру, сейчас еще водки выпью. Гляди! – Дьяков взял стакан Кулагина, выкинул из него нитки и залпом выпил. – Видишь, сбылось. А про тебя вот что предскажу: за тобой сейчас целая орава волкодавов кинется, причем скорее всего догонит и убьет. Понял? Ну а если не догонит сейчас, то найдется какой-нибудь специалист, который тебя в Нью-Йорке зонтиком тихонько в коленку кольнет, и ты минут через десять сдохнешь в страшных мучениях. И найдут твое скрюченное тело в ближайшем общественном туалете – в говне и блевотине. Все будет точно так же, как тогда в Болгарии, когда ты этого – писателя, кажется? – зонтиком отравил. Помнишь? Такая вот фигня…

Дьяков решительно поднялся, и его сильно мотнуло. Но он устоял и завершил свою речь:

– А денег я с тебя, падла, не возьму! Подавись!

Дьяков вызывающе похлопал Кулагина по плечу и, пошатываясь, пошел к выходу, но потом резко остановился и заорал, подражая голосу Левитана:

– Всем подразделениям КГБ СССР! Немедленно приступить к ликвидации империалистического агента, лютого наймита и предателя перестройки! – Дьяков долю секунды подумал и добавил: – А также американского космополитического испытателя Михаила Кулагина!

Подброшенные с мест столь решительным распоряжением, в зал ворвались преследователи Кулагина, которые посчитали, что получили приказ через громкоговорители непосредственно с Лубянки. Началась страшная пальба. Кулагин, отстреливаясь, стал пробиваться к окну. Но именно в тот момент, когда он уже было вскочил на подоконник и ударом локтя высадил стекло, его достала пуля, выпущенная полковником Каловым.

Генерал КГБ СССР Михаил Кулагин был сражен наповал. Но, дабы не возбуждать демократическую общественность страны, газеты сообщили, что генерал уехал читать лекции за границу. Его даже показали по телевизору: он якобы зарабатывает на жизнь тем, что возит по Нью-Йорку туристов и демонстрирует им места, связанные с деятельностью КГБ СССР. Надо ли говорить, что это был подставной Кулагин, так как труп настоящего той же ночью кремировали, а его мозг, необычного фиолетового цвета, передали для закрытых исследований «генетической предрасположенности к предательству» в Институт им. Сербского.

…Сознание возвращалось к Каленину кусками. Он то вновь видел бродящую по комнате хозяйку, то вглядывался в серые пуговки глаз агрессивного ночного визитера, который так жестоко ударил его… Наконец наступило стойкое просветление сознания и Каленин ощутил на лице приятные прохладные прикосновения. Это фрау Шевалье делала ему влажные компрессы, приводя в чувства и омывая довольно серьезное рассечение в районе глаза.

– Бил в переносицу, – профессионально прокомментировала она, – но промахнулся. Теперь будет огромный синяк под глазом.

– Кто это был? – буквально прошептал Каленин, не в полной мере владея голосом.

– Потом, потом… А теперь давайте-ка приложим лед, попробуем снять отек. Все остальное сейчас не имеет ровно никакого значения…

– В каком смысле «потом»? – пролепетал Каленин. – Мне чуть не вышибли глаз, а вы утверждаете, что это не имеет никакого значения? Объяснитесь же наконец!

– Не двигайтесь! Когда вы округляете здоровый глаз, то заплывший смотрится просто ужасно – его почти что нет. То есть он, конечно же, есть, но только предположительно. Я уже вызвала доктора, и он будет с минуты на минуту.

– Что за дурацкие шутки происходят со мной в вашей вонючей квартире? – простонал Каленин. Он специально подобрал слово – «вонючая», – которое, как ему казалось, должно было больше всего обидеть чистоплотную фрау Шевалье. – Почему меня здесь бьют по лицу?

– Вы тоже заметили, – закрутила немка крючковатым носом. – Это тараканы! Мы их травили почти два месяца – вот и запах. Но, говорят, он держится не больше недели, и я полагала, что все уже выветрилось. Видимо, у вас очень острое обоняние, мистер Каленин…

– Я не про тараканов! – взвился Беркас. – Почему в вашем доме меня то душат подушкой, то лишают зрения?

– Да потому, мой мальчик, – загадочно проворковала фрау Шевалье, – что, пока вы спали, я все сделала. – Она соорудила таинственное лицо и прошептала: – Портфель у нас. Вы поняли? Он у нас! – И как бы отвечая на сохраняющееся недоумение на перекошенном лице Беркаса, старая немка снисходительно добавила: – Ну согласитесь, не могли же мы оба среди ночи отправиться на вокзал и вскрывать там ячейку, в которой хранятся бесценные материалы… Тем более что за домом точно ведется слежка. Я ее обнаружила вскоре после смерти Германа. На вас, видимо, напали как раз те, кто охотится за этим портфелем. Но я их обвела вокруг пальца! Они думали, что в мое отсутствие попадут в клинику и откроют тайну Германа. Черта с два! – И фрау Шевалье торжествующе хлопнула Беркаса по плечу, да так сильно, что удар отозвался болезненным гулом в не окрепшей после ночной взбучки голове.

– Стойте, бабуся! – задергался на диване Каленин. – Я ничего не пойму! Я немедленно собираюсь и еду в советское посольство. Какой портфель? Какая слежка? Меня, гражданина СССР, только что пытались искалечить на территории государства, которое на год гарантировало мне все гражданские права, в том числе право на безопасность!

– Ну, мой друг, как только вы догадались про вокзал и ящик, дальше я все додумала сама. Портрет этот я сознательно оставила у вас. Хотя у меня и в мыслях, разумеется, не было, что эти господа поступят с вами столь варварским способом. Я думала, они просто заберут его. А бить по лицу ради того, чтобы завладеть ничего не значащей бумажкой, из которой они ничего не поймут, – это, конечно, варварство и вздор.