ДАзайнеры - Олеся Строева

– Только ведь она не итальянка, – ехидно проговорила Паула. – Она албанка.

– Как албанка? – удивился Кочубей. – Да какая разница. Красивей девушки я не встречал, – прибавил он.

Видимо зря, поскольку Паула сразу переменилась в лице и перестала общаться.

«Боже мой, – подумал Кочубей. – Так она же иллирийка!»

Он плавал под водой с открытыми глазами и, погружаясь, каждый раз в бирюзовое флуоресцентное пространство, светящееся изнутри, вдруг начинал остро и глубоко понимать «дурную веру» Сартра. Как мы ограничиваем себя надуманными ролями, а ведь нет ничего естественнее, чем сказать человеку «я тебя люблю», потому что это как море и солнце. Да, любовь как море, ласковое и мягкое, такое же бесконечное, как лето в Италии. Чувство вечного солнца и красоты, обостренного и гипертрофированного. Этот сводящий с ума цвет azzuro заливал ему уши, глаза и нос, затопляя всего его изнутри, и в нем, в этом цвете, являлось Кочубею как мираж прекрасное лицо. Она была как архаическая кора, не та классическая античная чувственная Афродита, нет, нет, а как раз та идеальная, симметрически выверенная гармоничная кора времен, воспетых Ницше. Правильность и лаконичность, минимализм с оттенком строгости, ритм складок как единственное украшение, само воплощение древнегреческого Космоса.

Они встречались по вечерам на террасе его дома. Террасой итальянцы называли обычную плоскую крышу с каменными бортиками, но это был настоящий рай для них двоих, единственный уединенный островок во всем городе. Они сидели на подушках, пили вино, ели персики и смотрели в черное небо, где периодически пролетали кометы. И тогда этот волшебный звездопад не казался им чудесным явлением. Чудом были они сами, отражаясь в карих глазах друг друга. И одновременно в этих глазах открывалась бездна, водоворот времени, бесконечность и небо с кометами. Он решил так и называть ее: Кора или Кариатида, тем более выяснилось, что она была наполовину гречанкой. Страсть с такой силой захватила его, что на время он забыл обо всех миграциях гиперборейцев, иллирийцев, этрусков и кельтов. До отъезда домой оставалась всего неделя.

На прощание Кочубей решил сделать ей странный подарок. Как-то раз, еще до знакомства, он нашел на пляже небольшой гладкий камешек – ничего особенного в нем не было, но он непроизвольно сунул его в карман. Потом по пути с моря он по обыкновению зашел в Cattedrale, где камешек случайно выпал из кармана и, упав на гранитный пол, раскололся на две половины. Причем половины были абсолютно равными, без сколов, что совершенно поразило Кочубея. Тогда он подумал, что, возможно, это какой-то таинственный знак, и забрал камень домой, решив, что для чего-то он ему должен пригодиться. И вот настал момент, когда стало понятно, для чего он нужен. Кочубей купил баночки с краской и кисточку, покрасил камешек голубым акрилом, оранжевым начертил на нем руну Хагель, так, что пересечение снежинки приходилось на разлом. Потом он купил деревянную шкатулку и раскрасил ее подобным же образом. Камешек завернул в мягкую тряпицу и положил в шкатулку. В последний вечер на террасе он преподнес ей свой магический подарок:

– Эта руна Хагель, она состоит из двух частей, одна изображает бога с поднятыми руками, а другая с опущенными. Древние люди так изображали год, период цветения и увядания. А целиком руна означает весь цикл жизни, кстати, она очень похожа на русскую букву Ж, с которой начинается слово жизнь. Выбери для себя половинку, а другую я заберу с собой в Россию.

– Я приеду к тебе, – сказала она, – я обязательно приеду к тебе в Москву. И когда мы снова увидимся, мы соединим половинки, да?

* * *

Рыжебородый Лёва стоял на огромной рыбе, покачиваясь и еле удерживая равновесие, поскольку рыба в свою очередь то и дело норовила соскользнуть с капители коринфской колонны. Одна рука Лёвы была поднята над головой, а другая опущена. В опущенной руке он держал ведро с водой, что крайне усложняло задачу, а в поднятой шестилучевое колесо.

– Где бы нам еще восьмилепестковые цветы достать? Коринфская колонна меня как-то смущает, – почесывал затылок худощавый блондин, оглядывая странную композицию и сверяясь с текстом в книге.

– Цветыыыы, – протянул Лёва, – я так долго не протяну.

Худощавого блондина звали Тюкин. Он, по его же собственной версии, был венгром, от чего всю свою сознательную жизнь, проведенную в уездном городе N, посвятил изучению венгерского языка и культуры своих предков. Ко всему прочему он был музыкантом и лидером собственной группы, для которой сочинял песни на своем исконном, то бишь венгерском языке. Музыка, которую играли Тюкин и компания, была чем-то вроде альтернативного рока или, как сейчас модно говорить, инди-рока – обо всем, что не вписывается ни в какие рамки, а иногда может оказаться совершенной пошлятиной.

Кочубей познакомился с ним в аспирантуре, будучи на одной кафедре, оба были тогда молоды и счастливы от безудержного ощущения бесконечности времени, вечной юности и вдохновения. Как пьянил он тогда, этот дух свободы первоначинаний, неизвестности и странной иллюзии внутренней силы. Перед ними стояла простая и четкая цель – защитить диссертацию, и от этой ясности вся жизнь выстраивалась вполне осмысленно. Никто тогда, естественно, не задумывался, а что же будет дальше, поскольку даже тридцатилетний рубеж казался настолько далекой вехой в жизни, что и задумываться о нем применительно к себе было абсолютно неуместно. Когда Кочубей перебирал в голове своих знакомых, интуитивно определяя их на роль Дазайнеров, Тюкин возник в его сознании как бы сам собой.

Руны, указывающие на этих двух персонажей, которых Кочубей разместил на юго-востоке своей пустыни, обозначали пробуждение или воскрешение бога, что соответствует в нерелигиозном сознании началу весны, но у архаических народов оно не выделялось в отдельный сезон, а воспринималось как движение к летнему солнцестоянию. У фигурок были подняты руки, и еще раз эта идея дублировалась в руне Мадр над головой одной из них. Вторая руна Тиу над головой второй фигурки была проинтерпретирована Кочубеем как символ Сына Божия, в контексте монотеистической прарелигии ариев, а не германского божества Тиу. Собственно, вся интерпретация сводилась практически к одной идее, связанной с солярным культом, более древним, чем германский и скандинавский пантеон. Как любой архаический культ, он был достаточно примитивен и не разветвлен, максимально лаконичен и синкретичен. Поэтому не приходилось выискивать нужные значения среди многочисленных коннотаций, все было вполне определенно. Руна DAG, означавшая день, свет, как и в более позднем германском фахверке, изначально также символизировала начало нового года и могла быть истолкована как руна вечной юности. Таким образом, Кочубей вполне прозорливо укомплектовал эту точку двумя юношами «среднего возраста»: этот вид встречается в северной полосе России, обитают они преимущественно в провинциальных городах, размножаются в редких случаях. Выглядят крайне моложаво, немного по-детски, отличаются щуплым телосложением и отстраненным взглядом.

Тюкин продекламировал отрывок из книги, которую с достоинством держал перед собой: