ДАзайнеры - Олеся Строева

– Ну, я понял, – отозвался Лёва, – только я так долго не продержусь. – Заряжай аппарат, без цветов обойдемся.

Тюкин положил книгу на небольшой столик, стоявший неподалеку, и перетащил треногу с большим старинным киноаппаратом поближе к Лёве. Он склонился над агрегатом, имевшим характерный профиль мышиных ушей, образованных сдвоенными наружными кассетами с пленкой.

– Так, подними руку и балансируй, балансируй, – скомандовал он Лёве. – Не пойму, что мы будем делать с этим видеоартом.

– Я знаю что, снимай, – сказал Лёва, еле удерживаясь на скользкой рыбине.

– Снято. Сколько минут нужно, две-три?

– Давай пять, следующую тоже пять сделаем.

Тюкин еще раз снял Лёву, парившего в воздухе с ведром и колесом.

– А как мы будем пленку проявлять, почему нельзя было взять цифровую камеру?

– Тут все есть у нас. Я умею проявлять. Думаю, что умею. У меня был когда-то фотоаппарат допотопный, тут ведь то же самое.

Лёва спрыгнул со своей неудобной башни, отбросив ведро и колесо на песок. Он потянулся и пошел к сундуку, стоявшему неподалеку. Открыл тяжелую крышку и склонился над сундуком, перебирая банки с жидкостями.

– Проявитель, закрепитель, ванночка… а зачем ванночка? нам же только пленку надо проявлять. Ага, вот красный фонарь. Ладно, надо сначала снять. Кочубей сказал, надо артхауз сделать для какого-то его проекта, вот из этой книжки, образы архаического времени собрать. А киноаппарат – чтобы выглядело аутентичнее.

– А, тогда понятно. А мне он про Дазайнеров рассказывал, что, мол, все Дазайнеры в этой пустыне собрались, чтобы устроить грандиозный перформанс. Только к нему надо подготовиться серьезно.

– Ну правильно, так и есть. Наша часть – кино сделать. Давай, что там еще есть в книжке.

Они уселись на песок и принялись рассматривать картинки в приложении. Там были довольно нечеткие черно-белые фотографии монет, фигурок, погребальных сосудов, дисков, ножей, рукояток, ремней фризского, скандинавского, иберийского, апулийского и прочего происхождения периода раннего Железного века. Символы во многом повторялись, это были фигурки с одной поднятой рукой, другой опущенной, или двумя руками на поясе, образующими круг. Все они означали движение солнца по годовому кругу. Также часто встречались изображения человека в лодке, напоминавшей форму лебедя. В описании было сказано, что это одно из ранних негреческих изображений бога Аполлона, путешествовавшего в лодке и раз в девятнадцать лет спускавшегося на остров Гиперборея, плодородный край, расположенный где-то на Северном полюсе. Древние эллины верили в существование райского острова, известного своими молодильными яблоками и другими чудесами, и часто отправлялись на поиски прекрасной сказочной страны.

– Вот, надо лодку соорудить, – указывая пальцем на рисунок, сказал Лёва.

– Хорошо бы, из чего только, – отозвался Тюкин.

– Надо тут покопаться, – он снова подошел к сундуку и вытащил оттуда старинный телефон. – А впрочем, – он вдруг опустил его обратно, всматриваясь вдаль, и неожиданно решительно куда-то зашагал.

Тюкин встал и вскоре увидел, что Лёва тащит к нему круглое бревно.

– Будем сами выпиливать, так аутентичнее, – усмехнулся он.

Тюкин покорно достал из сундука необходимые инструменты. Там нашелся топор, стамески, рубанок, шкурки разной зернистости и даже столярный клей и лак.

– Не знаю, как ты, лично я буду это делать первый раз в жизни, – радостно сказал Лёва и ударил топором по бревну. – Но в этом-то весь кайф.

– Я в детстве что-то выпиливал на станции юных техников, или выжигал, не помню точно, можно снова попробовать, хе-хе. Если что, сделаем пирогу, как у индейцев, выдолбим внутри бревна. А лебедей маленьких надо отдельно, вот тут, сверху, приклеить. Отруби мне кусок доски.

Лёва разгоряченно изо всех сил долбил по бревну, во все стороны отскакивали щепки. Тюкин нашел откол покрупнее и стамеской стал намечать голову лебедя. Оба самозабвенно увлеклись работой.

* * *

«Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви, да отрежут лгуну его гнусный язык!» Только такая любовь доступна не всякому, и приходит она только к тому, кто ищет ее сознательно, да еще и со всею страстью, возможно, только Дазайнеру она и доступна. Такая любовь, что не возникает вопросов, сомнений и глупых мелочных просчетов, когда человек способен оголиться, как ребенок, и увидеть того, кого он любит, совершенно чисто и безусловно. Вот настоящий прорыв к Дазайну, такой, что забыты все повседневные роли и эти проклятые картонные декорации реальности. Любовь становится критерием бытия, потому что все, что было «до», кажется теперь таким конформистским: как можно было раньше удовлетворяться посредственностью. Нет, теперь все только по-настоящему, во всю силу, со всей страстью. Потому что только так стоит жить и любить, и ничего не имеет большей ценности: вдруг абсурдом становится то, что люди сооружают крепости вокруг своих сердец. Хочется крикнуть всему миру: эй вы, рыцари в доспехах, снимите свою амуницию, выпустите, выпустите себя.

У Кочубея была только одна страсть в жизни – Красота. Как он пришел к этому гипертрофированному ощущению прекрасного – трудно сказать. Но как он мог чувствовать Красоту в любом ее проявлении, можно было только позавидовать. Он изо всех сил пытался привить это чувство своим студентам, объясняя тем, что только умение воспринимать остро Красоту способно сделать человека счастливым при любых обстоятельствах. Счастье можно обрести только во внутренней свободе, независимости от внешнего мира, в самодостаточности, то есть в этой способности индивидуального созерцания. Его страшно огорчал факт, что в мире осталось так мало созерцателей. Прибежать, схватить, сфотографировать, дальше пронестись. Даже подсознательно или интуитивно ощущая, что надо бы задержаться и впитать в себя момент красоты, люди стали страшиться остановить свой бег.

Однажды и навсегда усвоив древнегреческую формулу Космоса, Кочубей думал каждый день, что мир устроен ровно по ней. Космос – это красота, красота – это порядок, порядок – это математика, математика – это музыка, музыка – это гармония, гармония – это благо. Он был уверен, что когда Красота становится принципом твоей жизни, все закругляется и обретает структуру Космоса. И вот формула сработала! Он получил подарок, он ощущал всем своим существом, что Кора и их чувства друг к другу были порождением Космоса. Точнее, он сам вошел в структуру Космоса и стал ее частью. Пребывая в полной эйфории от этого состояния, Кочубей поначалу не осознавал, или забыл, а может быть, просто не хотел помнить, что был один страшный враг, не щадящий никого и ничего в этом мире, с которым он и сам при всей своей дазайнерской подготовке был бессилен сражаться. Имя тому врагу – ПОВСЕДНЕВНОСТЬ.

Она прилетела в Москву в декабре, самолет опустился на белое заснеженное поле взлетной полосы, и она, в летних туфлях, выйдя из раздвигающихся дверей терминала прилетов, смущенная и растерянная уткнулась в плечо Кочубея. Сначала все это больше напоминало сон, но постепенно стало приобретать черты реальной действительности. И потянулись дни с рутиной и суетой, оформлением документов, устройством на работу и другими заботами. Она устроилась в итальянский ресторан через дорогу от дома и даже начала учить русский. О Дазайнерах и Пустыне Кочубей ей пока не рассказывал, только в общих чертах пояснил, что работает над серьезным культурологическим проектом. Его пространственно-временные перемещения происходили в рабочее дневное время и поэтому не вызывали никаких вопросов.