Как много знают женщины. Повести, рассказы, сказки, пьесы - Людмила Петрушевская

ФЕМ. Кому царствие небесное? Ты что! Что случилось?

БИ. Волосам Титова, твоего отца, каюк пришел. Лысый в свои сорок пять лет.

ФЕМ. А!..

БИ. Ну ничего. Сделаем операцию по вживлению волос с одного места. У него еще много там лохмушек. Около хохолка-то. Кудри вьются. (Поет.) Кудри вьются, кудри вьются… Посмотрим, посмотрим.

ФЕМ. Ненормальная ты, мамка. Отец ничего такого делать не будет. Перед тобой ему красоваться неохота, а остальным он и так хорош.

БИ. Да вот у тебя прыщ.

ФЕМ. Да нет у меня ничего. Дай зеркало.

БИ. Держи сумку.

Фем держит сумку, Би достает зеркало, смотрится в него, отдает Фем, сама выуживает помаду и, боком заглядывая в зеркальце, быстро красит губы и щеки, затем растушевывает пальцем.

На! (Протягивает помаду Фем.)

ФЕМ. Да не буду я. Нет никакого прыща.

БИ. Хотюнчик маленький-маленький. (Прячет помаду, достает пудру.) Открой мне пудру, я подержу?

ФЕМ. Не буду.

БИ. То-то Михаил посмеется, увидев тебя в ящике.

ФЕМ. А меня никто не узнает.

БИ. Фамилию скажут, Фем Титова.

ФЕМ. Таких тысячи.

БИ. Скажут: красавица мать совершила подвиг для некрасивой дочери, тем больше она самоотверженности проявила. Материнская любовь не знает уродов и счастливчиков, даже некрасивых любят больше.

ФЕМ. Кто красавица? Грязная, накрашенная старуха.

БИ. А вот это чушь! Мать не может быть некрасивой. Более того, мать с большой буквы и должна быть некрасивой, это ее подвиг прекрасен. Никто не забыт!

ФЕМ. Какой это подвиг?

БИ. Этот! (Бьет себя в грудь.) Спасла. Своими руками! (Демонстрирует руку, как силач в цирке.)

ФЕМ. Как это спасла?

БИ. Спасла жизнь.

ФЕМ. Кому это?

БИ. Тебе!

ФЕМ. Мне? Мне ты не спасла жизнь. Мне спас жизнь Сашка.

БИ. Никто не знает никакого Сашки, твоего любовника. Все знают, доктор Колин скажет, что это я. Статья в газете «Голос Тушина» о чем была? Мать выручила дочь, пожертвовав собой. Любовники приходят и уходят, а мать остается.

ФЕМ. Сашка не мой любовник. Он просто мой очень хороший друг.

БИ. Много тебя навещал твой друг, когда тебя повесили?

ФЕМ. Не разрешалось.

БИ. Я же тебе предлагала, кого ты хочешь видеть из своих любовников! Ты глазами хлоп-хлоп. Никого. А так наш телефон молчал. Все твои так называемые друзья не звонили. Ни один любовник.

ФЕМ. Какие любовники, ты что!

БИ. Они все, кто на тебе лежал, были твои любовники.

ФЕМ. Я тебе повторяю в какой раз, был обрыв троса. Все оказались на дне колодца. Я была внизу.

БИ. Мы все это знаем. Ты была под ними. А я тебя спасла!

ФЕМ. Меня вытащил из колодца Саша.

БИ. Меня надо любить! Я тебя спасла, я! И в результате ты меня ненавидишь! Люди не выносят, если кто им посвятил всю свою жизнь. Я удобрение для тебя.

ФЕМ. Все родители удобрение для своих детей.

БИ. О нет! Взял и сделал аборт! Или оставил в детдоме! Или бросил, как твой отец!

ФЕМ. Ты делала аборт.

БИ. Это ты делала аборт! У тебя нет и не будет никогда детей! И не плачь!

ФЕМ. Не буду. (Плачет.)

БИ. Кто плачет, жалеет сам себя. Не жалей себя, жалей меня. Я была женщина. А теперь меня только в цирке показывать. Двухголовая с прыщом на левом носу.

ФЕМ. Я тебя ненавижу. Особенно когда ты срешь.

БИ. Хорошо, больше не буду…

ФЕМ. Когда ты жрешь.

БИ. Клянусь, никогда не съем ни куска…

ФЕМ. Когда ты пукаешь.

БИ. Не буду больше никогда…

ФЕМ. Это раскаты грома!

БИ. Я сама стесняюсь. Все понимаю, но не могу удержаться, больные кишки. Норкин говорит, это болезнь метеоризм.

ФЕМ. Жрать не надо так!

БИ. Это от бедности, от бедности! Бесплатно ведь! Муки голода невыносимы. (Достает из сумки хлеб, начинает жевать.) Бедность увеличивает аппетит!

ФЕМ. Ну вот, ты же обещала!

БИ. Дети такие требовательные! Не любят смотреть, как родители едят. Я сама ненавидела, когда за столом моя мать ела. (Жует.)

ФЕМ. Надо бороться с собой. Я вот не ем почти что ничего.

БИ. Ты куришь. Не кури! Травишь мой организм! Легкие это мои!

ФЕМ. Представляешь, ты сожрала этот кусок, потом он идет у тебя в желудок камнем, ты его перевариваешь…

БИ. Да! (Ест.)

ФЕМ. И он проваливается в твои больные кишки, пенится там, разлагается!

БИ. Да!

ФЕМ. Живот пучит! А потом ты усаживаешься на унитаз, и у тебя ничего не выходит.

БИ. О, боли, боли! О, вечерняя земля! Бог ты мой, какие муки! (Ест.) Есть-то не больно! Чрево хватает все! Жадно! Воронка затягивает! (Ест.)

ФЕМ. И эта вонь! За что я должна это выносить?

БИ. Когда я тебя рожала, думаешь, это было чисто? Хорошо пахло? А все вокруг меня собрались. Потому что была смертельная опасность, что ты не родишься. И это все уважали.

ФЕМ. Сколько можно рассказывать одно и то же?

БИ. А кому мне это рассказывать-то, это же твои роды были! Ты рожалась! Ни с чем не сравнимая боль! И сейчас ни с чем не сравнимая боль!

ФЕМ. Ни с чем не сравнимая боль, это когда тебя казнят. Отрубили голову, а потом повесили!

БИ. Ну я не знаю, меня не казнили. Как-то не пришлось. Но я думаю, что при казни больше муки скорей душевные, страх там, кошмар. А сама-то боль длится быстро.

ФЕМ. Не быстро.

БИ. Ну вот. А я решила не кричать.

ФЕМ. Я не кричала. Колин сказал: «Проверьте, есть ли сознание».

БИ. А я крикнула: «Сестра! Сестра!» А голос-то меццо-сопрано! Прозвучал, видно, они все вздрогнули.

ФЕМ. Когда ты видишь свою отрубленную шею там, внизу… Когда ты возносишься над собой…

БИ. Сестра! Я рожаю!

ФЕМ. Я все видела! Глаза мои были широко открыты.

БИ. И вдруг они все быстра ушли. Растворились вокруг. И тут ты у меня в животе как разбежалась, как бычок, и головой бум! Как об забор! И вышли воды.

ФЕМ. Это самое страшное, висеть…

БИ. Не самое страшное. А вот когда тебя все покинули… И ты одна… И всем плевать… Спасение ушло… Ты знаешь, что они могут подойти, но никто не подходит! Во время смерти, наверное, самое главное – это обида.