Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II - Михаил Долбилов

В случае с другим русскоязычным изданием – требником («Rituale Sacramentorum») – противодействие духовенства сводило на нет все усилия властей. Если переход на русский в молитвословии предоставлялся – по крайней мере номинально – доброй воле священников, то совершать требы по-русски им вменялось в обязанность. Интересно, что настаивал на этом сам Потапов, в других случаях старавшийся избегать насильственных перемен в религиозных обрядах, – удаль произвола кружила голову и этому администратору. Столь же энергично, сколь и зрелищно против нового требника протестовал виленский декан С. Пиотрович. На праздничном богослужении в марте 1870 года он при большом стечении народа заклеймил требник с русским текстом как «схизматическую» книгу, как «топор, подрубающий корни нашей веры», картинно сжег на свече один из предназначенных к рассылке экземпляров и провозгласил проклятье тому, кто дерзнет совершать богослужение по-русски[1853]. Пиотровича немедленно выслали в Архангельскую губернию, но его акция стала для многих верующих эмблемой самоотверженной защиты духовной независимости католиков в империи.

В сентябре 1870 года МВД и Потапов оспорили постановление Виленской римско-католической консистории, согласно которому новый требник предназначался к использованию лишь в тех приходах, где введено дополнительное богослужение на русском[1854]. (Каковых в Виленской и Гродненской губерниях почти не было.) На том основании, что «употребление означенного требника при преподании треб местным прихожанам не имеет ничего общего с произнесением проповедей и дополнительного богослужения на русском языке», клирикам предписывалось принять требник «в руководство без всяких ограничений», во всех приходах[1855]. Разумеется, требы и богослужение имели общее уже потому, что при требах читались молитвы. Неуклюжее ухищрение властей, пытавшихся ввести требник помимо заявленного в указе 25 декабря принципа добровольности, не могло привести к успеху.

В течение 1870 года немало ксендзов прямо отказалось принять новый требник. В польской патриотически-антиимперской историографии эти «отказники» рассматривались как сознательные борцы не только за свободу католической веры, но и за национальное дело, за независимость Польши[1856]. Не говоря уже о том, что среди сопротивлявшихся введению русского языка было много литовских по происхождению и/или месту службы клириков, во главе с епископом Волончевским (Валанчюсом), такая трактовка отодвигает на задний план собственно вероисповедные или просто традиционалистские мотивы и побуждения, не всегда укладывающиеся в логику национализма.

Некоторые из приводившихся священниками канонических и вообще религиозных аргументов против русского языка связывали эту проблему с особенностями системы духовного образования в империи. В августе 1870 года помощник Потапова П.Р. Багратион доносил в Петербург, что ксендзы – выпускники Петербургской духовной академии «отказались от принятия требника с русским текстом и руководствоваться им не считают для себя обязательным на том основании, что он не введен в употребление в Академии, где все догматические и богословские науки и даже самая гомилетика… не только преподаются, но и объясняются со времени запрещения польского языка, – на латинском, а не на русском…»[1857].

Но чаще ксендзы ссылались на отсутствие санкции Святого престола. Один из наиболее упорных противников нового требника К. Маевский, в наказание содержавшийся вместе с другими провинившимися священниками во Францисканском монастыре в Гродно, представил подробное обоснование своего отказа, где рассуждал о независимости духовной власти папы от светского государства. Изложение было слишком эмоциональным, а цитаты из Св. Писания – слишком обильными, чтобы служить только лишь прикрытием национального вызова российскому господству. Маевский доказывал, что имперская власть должна с доверием относиться к подобным ему ксендзам, не боящимся открыто заявить свою церковную и духовную лояльность папе римскому. Неблагонадежны как раз те, кто с наружной покорностью уступают неканоническим требованиям светской администрации, а затем тайком нарушают эти предписания: «Этот образ действий может быть хорош для подземельных франкмасонских обществ, но никогда для римско-католических священников!»[1858]

Из высших клириков в Северо-Западном крае наиболее последовательно противился нововведению епископ Волончевский. Он направил подчиненным ему деканам циркуляр, в котором напоминал о недопустимости каких бы то ни было перемен в службе помимо канонической процедуры. По данным ковенского губернатора, Волончевский поручил ректору Тельшевской семинарии канонику Рачковскому и одному из преподавателей семинарии объехать уезды и при личных встречах разъяснить настоятелям церквей, что под переменами имеется в виду прежде всего переход на русский язык. Волончевский запретил священникам Рубажевичу и Рубше[1859], которым покровительствовал Виленский учебный округ, совершать дополнительное богослужение по-русски (до этого в их приходах оно совершалось на литовском). По свидетельству В.П. Мещерского, в беседе с ним Волончевский откровенно назвал одного из этих священников «сумасшедшим»[1860]. Наконец, в рубрицеллу Тельшевской епархии на 1870 год, в отличие от издания 1869-го, не был включен русский текст молитвы за императора и династию. Ковенский губернатор М.А. Оболенский предлагал за такое упущение, в преднамеренности которого он не сомневался, оштрафовать Волончевского на 500 рублей[1861].