Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II - Михаил Долбилов

За пределами Северо-Западного края принципиальным противником правительственного начинания заявил себя епископ Луцко-Житомирский Гаспар Боровский, который постарался обосновать свои возражения как с церковной, так и этнолингвистической позиции. Его мнение повлияло на позицию Ватикана по вопросу русскоязычного богослужения, которая, в свою очередь, стала новым фактором в развитии взаимоотношений между властью и католическим духовенством.

Еще в апреле 1869 года Боровский обратился с тайным (т. е. не через Римско-католическую Духовную коллегию в Петербурге) посланием к Святому престолу, предупреждая об опасности, скрытой в распространении светской властью русскоязычных требников, молитвенников, сборников молитв и песнопений. По мнению Боровского, всё это было подготовкой к вытеснению латинского обряда греческим. Он называл лицемерием и отговоркой правительственные декларации о намерении оградить католицизм от вторжений польского национализма. Послание Боровского встревожило папу Пия IX и его советников, но данных для вынесения определенного решения у них имелось недостаточно. Ответным бреве от августа 1869 года папа заверял Боровского, что если обстоятельства потребуют от Святого престола энергичных действий, то предварительно с главами российских епархий будет проведено совещание. Бреве завершалось конвенциональным лишь на первый взгляд призывом к стойкости, подобающей верному «солдату Христа» в битве за дело церкви[1862].

Наблюдая спустя несколько месяцев рвение, проявленное киевской администрацией при объявлении указа 25 декабря 1869 года, Боровский должен был думать, что час его личной битвы близок. Киевский генерал-губернатор А.М. Дондуков-Корсаков не удовлетворился объявлением указа через гражданских чиновников и потребовал от Боровского, чтобы священники зачитали текст указа в церквах. Вдобавок генерал-губернатор, излагая текст высочайше утвержденного постановления особого комитета, опустил пункт о неприкосновенности латинской литургии. Боровский немедленно обратился к Александру II с письмом, в котором, развивая свои прежние возражения, протестовал против введения русского языка как меры, попирающей каноническое право. Хотя ни император, ни министр внутренних дел, как и следовало ожидать, не признали правоту Боровского, Дондуков-Корсаков получил реприманд за не согласованное с Петербургом распоряжение, давшее повод несговорчивому епископу лишний раз потревожить верховную власть своими претензиями[1863].

Несмотря на апокалиптический тон его послания в Рим, Боровский в контактах с Петербургом сохранял дискурсивную гибкость и был готов к участию в полемике на страницах российской прессы. Весной 1870 года он обратился к Каткову с просьбой напечатать его статью по данной проблеме. Катков не без сарказма обещал отвести епископу место в своей газете, если тот начнет наконец заботиться о католической вере, а не о польской национальности. В ответ Боровский написал ему письмо (перлюстрированное в III Отделении), где отводил от себя обвинения в национализме как таковом и доказывал, что противодействие деполонизации католицизма не есть непременно защита польскости. Епископ подчеркивал, что ставит католический универсализм, нужды всего сообщества верующих, «вселенской церкви» выше национальных требований и что именно Катков и его единомышленники, возводя секулярное «начало народности» в культ, подрывают религиозные устои общества:

…не обращая внимания на духовные нужды людей, на изречение Христа «Domus mea domus orationis est», [вы] заводите в церкви школу, народ обращаете в школьников, а священников в учителей русского языка, под тем предлогом, что этого требует начало народности. Вы хотите, чтобы пред этим идолом преклонялись совесть, убеждения, вера и даже природа[1864]; чтобы служители алтаря Иисуса Христа служили видам либерализма, не признающего границ ни Божией, ни от Бога происходящей власти… Вы сами видите, какое настало расстройство государств и народов; вы даже не в состоянии предвидеть, чем все это кончится. …Мы исходим от противуположных начал и тогда только согласимся, когда или вы перестанете быть радикалом, или я католическим иерархом. Не набрасывайте на меня польского патриотизма: нынешний переворот человеческого общества не только не воскресит погибших народов, но разрушит и существующие; разрушит их не христианская вера, а ваши либеральные теории…[1865]

Боровский продемонстрировал хорошие полемические навыки. Внутренне будучи убежден, что за указом 25 декабря 1869 года кроется умысел (если не императора, то его ближайших советников) исказить самую суть католицизма, он попытался дать указу интерпретацию, отвечавшую универсалистской, наднациональной концепции церкви. Обыгрывая выражение указа «русский [язык], в том или другом его наречии», он ставил ударение именно на «наречия» как на вспомогательное средство в распоряжении церкви. Он представлял главной целью указа не распространение знания стандартизованного русского языка, а приближение пастырского слова к речи простонародья, с тем чтобы сделать проповедь и поучение сколь можно понятнее и доходчивее: «Да будет воля Его (императора. – М.Д.): пусть, как было пред запретом, проповедуется слово Божие на языке понятном для слушателей, на том или другом наречии: белоруссам по-белорусски, малороссам по-малороссийски, великоруссам, если они сделаются католиками, по-великорусски, самогитам по-самогитски, полякам по-польски и т. д., тогда будет религиозная и нравственная польза для народа и государства; но евангелие и церковные молитвы, как неизменные без верховного церковного начальства, должны остаться по-прежнему; объяснение же их пусть будет на понятном языке, если встретятся какие-либо недоразумения»[1866]. Разумеется, в понимании Каткова такая трактовка граничила с посягательством на русское триединство, с намерением использовать церковную проповедь для искусственного возвышения «наречий» единого русского языка. Диалог между ним и епископом оборвался, фактически не начавшись[1867]. В августе 1870 года епископа выслали административным порядком в Пермь, где он оставался до конца правления Царя-Освободителя[1868]; Катков не являлся поклонником подобных полицейских мер, но в этот акт произвола внесли лепту и его статьи. В политическом же смысле Боровский вышел из поединка победителем: во многом благодаря его протестам введение русского языка в костелы Правобережной Украины не состоялось.