Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Однако к 1956 г. Баринг стал чувствовать себя более уверенно в Кении. Со стальной решимостью ему удалось скрыть самые худшие крайности колониального режима. Он эффективно легализовал пытки, одобрив ложное разделение, предложенное генеральным атторнеем, между «карательной силой», официально запрещенной, и «обязующей силой», которая была разрешена.

Губернатор определил, что чрезвычайное положение введено в связи с гражданскими беспорядками, а поэтому лишил задержанных прав военнопленных. Он прилагал усилия, чтобы урегулировать дела с Красным Крестом, подавить церковь и увести в сторону враждебно настроенных членов Парламента вроде Барбары Касл — «этой зубастой суки»[3161].

Губернатор получил решительную и стойкую поддержку от Алана Леннокс-Бойда, прозванного «Бвана Килиманджаро» в Восточной Африке. Барбара Касл говорила о нем, как о «гвардейском типаже»[3162]. Такие люди были убеждены, что правящий класс Британии не может сделать ничего неправильного. Под его управлением Министерство по делам колоний продолжало использовать все способы для защиты Баринга. Оно отрицало более серьезные обвинения, выдвигаемые против его администрации, скрывало доказательства, дискредитировало свидетелей и плело паутину обмана, достойную Альбиона в самом вероломном и предательском варианте.

Скрывая плохие новости, Леннокс-Бойд рекламировал реальный прогресс в Кении. Улучшенные меры по подавлению восстаний фактически уничтожили «мау-мау». Постепенно лагеря для задержанных закрывались. Все, за исключением черных заключенных, постепенно получали свободу. Офицеры, занимающиеся реабилитацией (например, майор и миссис Брекенридж), добились настоящего успеха в подавлении восстания добротой. Если верить массе неопубликованных писем, которые они получили от задержанных, то Брекенриджи убедили многих кикуйю осудить зло, которое принесли «мау-мау», перейти на сторону хороших граждан. Учитель по имени Сайрус Каруга хвалил майора за его работу в «реформировании самых стойких и сложных заключенных, одним из которых был я… Я очень благодарен вам за битву, которую вы ведете за сценой, чтобы нас могли снова принять дома»[3163].

Лоялисты-кикуйю процветали. В 1957 г. первые африканцы были избраны в Законодательный совет, среди них — Том Мбойя и его давний соперник Огинга Одинга. Последний приводил в негодование белых депутатов, появляясь на собраниях, «заворачиваясь в звериную шкуру, в «пиджаке» из длинных хвостов животных, сандалиях с морскими раковинами, чулках, воротнике и головном уборе с бусинами, с метелкой из коровьего хвоста в руке»[3164].

Одинга с презрением относился к Мбойе, динамичному прагматику, который сам иногда одевался в свободные одежды луо и пояса из козлиной шкуры. Он считал Мбойю «бешеной черной собакой, которая яростно лает и кусает всех на своем пути»[3165]. Баринг тоже оказался враждебно настроенным. Он говорил о Мбойе, как о «подстрекателе»[3166], «бывшем католике с нравственностью обезьяны»[3167].

Но на какое-то время Леннокс-Бойд надеялся убедить таких анти-«мау-мау» (националистов не из кикуйю) поддержать конституцию, основанную на разделе власти между многими расами. Умеренное меньшинство поселенцев, возглавляемых Бланделлом, который тоже считал Мбойю «безжалостным и амбициозным головорезом»[3168], примирилось с таким компромиссом. К 1959 г. чернокожие получили право приобретать землю на Белом нагорье, а в некоторых районах наблюдалось сближение рас. Социальные взаимоотношения стали «гораздо более расслабленными», как писал Кэшмор. «Ведь молодые поселенцы сражались рядом с африканскими лоялистами, привыкли доверять им, и это отношение им понравилось».

Несмотря на глубоко въевшиеся «подозрения и предрассудки», Кэшмор сам был «полностью очарован самым настоящим шармом Мбойи». Однако он отмечал, что старое отношение умирало с трудом. Когда несколько участников предложили пригласить африканцев и индусов в клуб «Меру», то столкнулись с «жестоким противостоянием большинства белых официальных лиц. Похоже, последние опасались, что гости могут начать танцевать с женами официальных лиц».

Более того, когда чрезвычайное положение подходило к концу, ничто не делалось для примирения с черными заключенными. Наоборот, им «угрожали, их пороли и брили, охранники указывали им путь «дополнительными тяжелыми ударами и пинками». Кэшмор считал это прощальное насилие безумием: «Оно должно было сделать ответный выстрел в результате какого-нибудь случая, выходящего за все рамки»[3169].

3 марта 1959 года это пророчество реализовалось в лагере Хола, где одиннадцать заключенных забили до смерти.

Лагерь Хола располагался в жаркой тропической дикой местности, недалеко от побережья. Там было очень много комаров. Это место выбрали для содержания последних черных заключенных. Баринг называл их «политическими головорезами»[3170]. Лондонская «Тайме» сообщила: «Это внутреннее ядро самой крепкой организации «мау-мау», деградировавшие и фанатичные негодяи и убийцы, которых заставляют работать в надежде на спасение и искупление вины посредством суровой дисциплины»[3171].

Предшествовало бойне внезапное введение плана по принуждению самых упрямых и стойких из заключенных к работе. Этот план, который в дальнейшем посчитали незаконным, был придумал старшим тюремным надзирателем Джоном Кованом, считавшим, что принуждение в лагерях «полностью справедливо, как хорошая потасовка в регби»[3172]. Но пытаясь заставить заключенных копать ирригационную канаву в Холе, охранники под командованием неопытного бывшего морского офицера Дж.М. Салливана вышли из-под контроля. Салливан заявлял: смерти вызваны потреблением зараженной воды. После поверхностного расследования Баринг подтвердил эту версию. Однако новое расследование вскоре вскрыло его фальшивость, а заодно показало, что у многих других заключенных имеются серьезные травмы.