Время обнимать - Елена Минкина-Тайчер

Гуля даже не стала пересказывать Рудику все эти бредни, хотя они постоянно перезванивались и разговаривали на самые разные темы. Потому что уже много лет были друзьями и единомышленниками, что бы ни случилось. И она ничуть не забеспокоилась, когда он остался на целый месяц в своей ссылке, а приехав наконец домой, собрал большой чемодан вещей, включая шахматы и футбольный мяч, и потом отдельно аккуратно уложил учебники и тетради по оперативной хирургии. Только еще через месяц Гуля сообразила спросить, как он уместил свои вещи в общежитии. И получила такой невнятный ответ о временной квартире, что первый раз растерялась.

– Ты что, решил снимать квартиру?

– Что-то в этом роде. Оттуда удобнее добираться до работы.

– Но ты сам говорил, что общежитие совсем рядом с диспансером?

– Да, конечно. Просто устал от общей душевой и кухни, рехнуться можно.

– Я понимаю, но почему ты не сказал раньше, мы бы что-нибудь придумали! А сколько нужно платить за съем? Не подумай, что мне жалко, просто знать. Как ничего не нужно?! Рудик, не морочь мне голову, скажи прямо, что происходит?

И он рассказал. Как давнему хорошему другу. Что ужасно уставал от одиночества, готовой пищи и противной душевой. Что хирургическая сестра из их отделения заметила и стала понемногу подкармливать, помогать со стиркой и прочим хозяйством (только представь, как муторно приходить после дежурства в общежитие – ни отоспаться по-человечески, ни поесть!). А теперь она предложила переехать к ней в квартиру. Двухкомнатную квартиру в новом доме недалеко от больницы.

– Она что, предложила снимать у нее комнату? Подожди, а сколько лет твоей благодетельнице?

История оказалась банальной до жути. Двадцатипятилетняя мать-одиночка с двухлетним сыном и отдельной квартирой не могла, конечно, упустить симпатичного, неустроенного и неприкаянного доктора. Рудик каялся и даже пытался плакать, обещал переводить бо́льшую часть зарплаты, помогать с ремонтом, брать детей на каникулы. Еще не хватало посылать детей в эту чертову дыру!

Родители долго не хотели поверить. Особенно отец. Он кричал, что покажет засранцу небо в алмазах, что не может тупая хищная медсестра сравниться с его дочерью, что зять всегда был непуганым идиотом, потому что нормальный мужик догадался бы потрахаться без шума, а не бросать семью. И как он сам, взрослый и разумный человек, не догадался еще тогда выгнать дурака, а не устраивать на другую работу! Наконец мама не выдержала и предложила всем пойти обедать в хороший ресторан. И заодно обсудить, как жить дальше. Ее план был прост. Во-первых, как можно быстрее выписать Рудольфа из квартиры, чтобы у него даже в мыслях не возникло ее делить. Во-вторых, подать на алименты, что бы он сейчас ни обещал. Детям ничего специально не объяснять, против отца не настраивать, но и не поощрять общения. И главное, не терять силы духа! Гуля талантлива, молода, прекрасный специалист, прекрасная мать и единственная наследница любящих родителей. Они с папой всегда готовы помочь, дети могут оставаться на продленке, а лето проводить на даче с ее преданной домработницей. Нет сомнений, что Гуля еще найдет достойных внимания мужчин, правда, необязательно за каждого из них выходить замуж. Ох, шучу, конечно, шучу! Кстати, папа слышал от знакомых, что его дочери скоро предложат заведование отделением, пора подумать о вступлении в партию. Нет, вовсе не из меркантильных соображений, но в каждом обществе есть свои правила! Гуля несомненно понимает, что у нас на руководящую должность может претендовать только член КПСС.

Прага встретила прекрасной погодой и совершенно неожиданной сказочной атмосферой – не сумрачный Ленинград, торжественный и величавый, не чистенькая скромная Эстония, где бледное облачное небо перетекает в такое же бледное прохладное море. Здесь глаза разбегались от солнца и цвета – старинная вымощенная булыжником площадь, старинные готические башни, поющие часы, крошечные магазинчики с посудой и цветами из цветного стекла. Хотелось только ахать и всплескивать руками, как Алиса в Зазеркалье. Что особенно поразило – кафе и ресторанчики! Хочешь – заходи и сиди за чашкой шоколада, хочешь заказывай национальный сытный обед с хлебными кнедликами, сосисками и горячей темной капустой. Не то чтобы Наташа голодала в Ленинграде, и мама, и бабушка прекрасно готовили, но никому не снилась такая веселая яркая трапеза прямо на площади, за длинным деревянным столом с низкими скамьями и разноцветными подушками вместо спинок.

Они сняли уютную квартирку в Старом городе – две смежные комнаты, кухня и даже крошечный палисадник с кустом акации. Было отдельным удовольствием покупать кастрюли и сковородку, вышитый коврик, большую глиняную вазу. Но разве дело только в кастрюлях и прочей утвари! Витрины манили прекрасной одеждой – разноцветными нарядными пальто, шляпками, элегантными платьями, бесконечными магазинами обуви Bata, которую дома удавалось поймать только в комиссионках. Однажды Наташа набрела на целый магазин обалденных замшевых юбок – на пуговицах и молниях, с карманами и цветной вышивкой, достать такую юбку в Ленинграде было практически невозможно.

Илья, приходилось признать, умел жить со страстью и удовольствием, которых закрытой Наташе всегда не хватало, она только смеялась и охала, когда он тащил с рынка корзину клубники или ведро помидоров. В первую ночь он оказался неожиданно ласков и нежен и безумно растрогался Наташиным девичеством. Интересно, чего он ожидал – опытной, много погулявшей женщины? К сожалению, первые трепетные дни быстро пролетели, Илья привык к ее присутствию, как привыкают к любой рутине, по вечерам нетерпеливо добивался близости и тут же с удовлетворением засыпал, словно хорошо отобедал или выиграл партию в шахматы. А Наташа долго лежала и смотрела в темноту открытого окна, благоухала акация, пела незнакомая ночная птица, и казалось, что времена изменятся и душа ее снова будет счастлива и полна любви, как в прекрасной неповторимой юности.

Осень пришла неожиданно, только что грело ласковое солнце, такое непривычное в сентябре, и вдруг задул резкий ветер, совсем как дома. Нет, дома уже в августе становилось прохладно, начинались мелкие дождики, от сентября, кроме короткого бабьего лета, вовсе ничего хорошего ждать не приходилось, но все равно дома было лучше. Потому что жизнь манила и бежала вперед, ее любимые девчонки, мама, Ася постоянно находились рядом – то собирались на день рождения к Таньке, то, надев резиновые сапоги и косынки, катили на пригородной электричке в лес, дышали потрясающим влажным воздухом, искали последние случайные грибы. Дома телефон не умолкал, каждые выходные собирались гости, в кинотеатрах все время появлялись новые прекрасные фильмы, только успевай поворачиваться!

А в Праге она была одна, совершенно одна. Илью по-настоящему интересовала только виолончель, его ненаглядная виолончель, которую он холил и лелеял, как самую любимую женщину, и неустанно переставлял из одного угла комнаты в другой, чтобы не перегревалась на солнце. И в оркестре, и вообще в музыке его интересовали только виолончельные партии, мог пять раз подряд слушать один и тот же отрывок в исполнении разных солистов, так что у Наташи голова лопалась и хотелось бежать куда глаза глядят. Никакого круга общения не складывалось, в театр на чешском языке не пойдешь, в кино тоже. Сначала она мечтала устроиться на работу, хотя бы секретаршей в посольстве, но более влиятельные посольские жены быстро объяснили безнадежность подобной затеи – ставок категорически не хватало. Оставалось бродить по городу или заниматься кухней, но одиночество и собственная ненужность давили все сильнее. Правда, иногда приглашали на официальный прием в посольство или какой-либо праздничный вечер, Наташа оживала, долго выбирала наряды (впервые в жизни было из чего выбирать!), задумчиво смотрелась в зеркало, не узнавая себя в элегантной грустной женщине. Многие на таких встречах обращали на нее внимание, подходили знакомиться. Наташа вежливо улыбалась комплиментам, отмечала про себя симпатичных молодых мужчин. Поражала их незнакомая легкость в жестах и взглядах, манере говорить, подавать руку, подвигать кресло. Как сказала бы Таня Сиротина – не мужики, а выставочные экземпляры. Но Таня осталась в другой жизни, а рядом вместо шикарного экземпляра маялся потный Коломейцев, опрокидывая одну за другой стопки Бехеровки. Ее праздник прошел, не начинаясь. Поманил, подразнил и бездумно прошел мимо.