Стеклянный ключ - Виктория Угрюмова

— Оптимист, — вздохнула Татьяна, отключившись.

* * *

Андрей честно пытался работать в своем офисе, но то и дело отвлекался на собственные мысли и замирал, уставившись невидящим взором в погасший экран компьютера. Наконец не выдержал, решился, набрал номер Татьяниной квартиры. Трубку долго, очень долго не брали, но Андрей мужественно ждал, успокаивая себя воспоминаниями о небывалой длине тамошних коридоров. Наконец кто-то отозвался на том конце провода.

— Алло, говорите, я слушаю.

— Здравствуйте. А Татьяну можно попросить?

Геночка пошарил взглядом по стене, обнаружил большой плакат, с любовью и большим мастерством выполненный на серой оберточной бумаге красной плакатной краской, и зачитал с выражением, как его наставляли:

— Уехала на два дня в Харьков по делам. — И спросил осторожно: — Может, что-нибудь передать? Я могу записать телефоны.

— Нет, спасибо, я перезвоню позже.

С чего он взял, что она будет сидеть дома и терпеливо дожидаться его звонка? Только из-за того, что до сегодняшнего дня именно так и было с другими женщинами?

Андрей вспомнил, как познакомился с Маринкой: на вечеринке у какого-то общего знакомого, с которым он виделся от случая к случаю. Она была самой яркой и интересной из всех барышень не только на том сабантуйчике, но и вообще среди его тогдашних знакомых. Он представился, спросил телефон и уехал домой, ничего не пообещав и не назначив свидания, — на следующий день у него была намечена важная встреча, и он совершенно не собирался являться на нее с мутным взглядом и тяжелой головой только по той причине, что ему понравилась хорошенькая девочка. А позвонил Марине только через день или два — он уже точно не помнил. Она схватила трубку после первого же гудка, и голос ее звенел такой радостью. Собственно, тем она его и подкупила: Андрей остро нуждался в человеке, который бы с нетерпением его ждал. По этому поводу Мишаня не раз бурчал: «Лучше купи себе собаку — дешевле станет и проблем меньше». Но собаку молодому человеку было заранее жаль: от нее не откупишься дорогими подарками, ей нужны внимание и забота.

В отличие от всех его предыдущих подруг и от Марины, Татьяна явно не нуждалась ни в крепком мужском плече, ни в перспективном и состоятельном поклоннике-«спонсоре», ни в выгодном женихе. Она была, как кошка, — гуляла сама по себе, и взгляд ее не был ни заискивающим, ни томным.

По идее Андрей должен был злиться на новую знакомую, но злился отчего-то на Марину: за ее несвоевременное появление в «Каффе», за осточертевшие капризы, за то, что она занимала непомерно большое место в его жизни, а претендовала еще на большее.

Вскоре стало ясно, что с таким настроением и такими мыслями работы не получится — лучше не напрягаться, чтобы не напороть чепухи. Молодой человек собрал бумаги, запер их в сейф, выключил компьютер. Затем заглянул к заместителю:

— Миха, я пошел, если что-то очень срочное, звони на трубу. Но только если очень срочное.

— Ты куда?

— «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов».

Михаил немного ошалел:

— Ты никогда не говорил, что у тебя в Саратове родственники! — И, осознав всю неразумность поступка своего друга, завопил в возмущении: — Какой Саратов, Андрюха, какой, блин, Саратов, у тебя завтра решающая встреча с Сашей Сергеевичем!

Андрей окинул его тем сочувственным взглядом, каким обычно смотрят посетители клиники для душевнобольных на тамошних несчастных обитателей, и весело сказал:

— Проехали, Миха. Успокойся. Это образное выражение, я остаюсь в Киеве. На встрече буду с неотвратимостью, как температура у больного инфлюэнцей.

— Хотя бы на работе разговаривал как человек, — забормотал тот смущенно и обиженно. — Я же однажды трёхнусь тут. Кстати, Маринка деликатно, как носорог, расспрашивала, что да как с этой твоей… из вчерашнего дурдома. Так я сказал, что это сплошные дела и никакой личной заинтересованности. Потому что там у тебя все равно ничего не склеится, а Маринку ты потеряешь.

Андрей невесело усмехнулся:

— Может, ты и прав.

* * *

На Байковом кладбище, у необычного надгробия из белого мрамора, что изображало вальяжную даму со старомодной прической, раскинувшуюся в кресле, с книгой в руках, стоял очень высокий господин с повязкой на правом глазу. Костюм у него был, по случаю жары, светлый, цвета топленого молока. Одной рукой он тяжело опирался на трость с серебряным набалдашником, а в другой едва удерживал огромный до неприличия букет нарциссов — всех цветов, форм и размеров.

На кладбище люди часто ведут себя не так, как обычно; и часто приходят сюда, чтобы договорить то, что не успели при жизни. Впрочем, это понимают лишь те, кто сам пережил потерю близкого человека.

Молодой человек атлетического сложения, стоявший у распахнутой дверцы черного «мерседеса», курил и откровенно скучал. Он исполнял одновременно обязанности шофера и телохранителя, но в данный момент хозяин никуда не собирался, уезжать и охранять его было не от кого. А вел он себя непривычно, мягко говоря. И спутнику его было не по себе. Он изо всех сил старался сдерживать неуместное любопытство, но уши его будто сами настраивались на нужную волну: он не то чтобы подслушивал — как-то само собой выходило.

— Ты думала, — спрашивал его хозяин у неподвижной дамы в кресле, — что откупишься от меня такой малой ценой? Ты думала — исчезнешь, я на том успокоюсь, погорюю, перебешусь и все закончится? Нет, я обещаю тебе, что не остановлюсь, пока хоть кто-то из дорогих и близких тебе еще жив. Я заставлю тебя ворочаться тут и биться головой об эту деревянную крышку. Я достану твою обожаемую внучку, я уничтожу ее, и вот тогда посмотрим, кто из нас победитель!

Дама насмешливо разглядывала его через очки, и, казалось, что она не придает значения этим угрозам. И, как только одноглазый отойдет от могилы, снова вернется к своей каменной книге.

— Цыганку встретил, твою разлюбезную. Даже не попыталась притвориться, что не узнала меня. Даже не потрудилась… Каково нахальство, а? Думает, на нее управы нет? Интересно, что бы ты сказала по этому поводу?

Он опустился на колени и бережно, даже любовно положил букет на сверкающую снежной белизной плиту. Провел рукой в старческих коричневых пятнах по гладкой поверхности, будто приласкал кого-то.

— Твои любимые нарциссы. Какие-то новые появились, лохматые, голландские; вот тебе была бы радость. В Ботаническом выставка цветов, и я плохо понимаю, зачем это все, если тебя нет. Видишь, я все помню.

И уже совсем другим голосом, в котором звенела звериная, страшная тоска, произнес:

— Я все помню.

Он вел машину предельно аккуратно, как и всякий раз, когда рядом сидела Тото. Он знал эту свою особенность и похмыкивал иногда, иронизируя по этому поводу. «Везу, понимаешь, как хрустальную вазу, как драгоценность», — говорил кто-то едкий и насмешливый, тот, кто дергал в третьем классе за косичку понравившуюся девочку, доводя ее до слез. Впрочем, на сорок четвертом году жизни Александр Сергеевич стал умнее и к мнению этого своего «я» особенно не прислушивался. «Да, — строго отвечал он, охотно поддерживая внутренний диалог. — Именно как драгоценность. Как сокровище. Другого такого нет и никогда не будет. И будем тащиться, как черепахи, не хватало только попасть в аварию».