Запретная королева - Анна О'Брайен

жителей какого-нибудь городка, побуждая их пополнить королевскую казну.

– И меня это весьма радует, – отвечала я.

Генрих целовал меня в губы:

– Я знал, что вы станете мне прекрасной женой.

В ответ на это мое сердце приятно трепетало в груди. Вот она, та самая близость, которой я искала. Когда Генрих нашел время на то, чтобы лично сопроводить меня по улицам Йорка в величественный кафедральный собор, я была счастлива и не могла поверить столь щедрому подарку судьбы. Генрих был снисходителен, и я расслабилась, когда он, сжимая мою руку, представлял меня как свою «несравненную жену».

Однако в Беверли – а может быть, это было в Йорке? – с ним случилась тревожная, пугающая перемена. И я точно помню миг, когда это произошло.

Мы только что поселились в очередных апартаментах с холодными неуютными комнатами в здании, принадлежащем церкви; почту принесли на рассвете, пока мы завтракали, закончив пост после мессы. В этом не было ничего необычного, и ничто не отвлекало моего внимания от мыслей о предстоящем двухчасовом театральном представлении, устраиваемом местными ремесленниками. Там будет Ной во время Великого потопа и полный набор спасаемых им животных – а если и не полный, то зверей должно быть все-таки немало; изображать их должны были одетые в маски дети членов городской гильдии ремесленников.

Генрих открывал письма; одной рукой он ловко управлялся с хлебом и мясом, а другой разглаживал измявшиеся в пути свитки пергамента. Читал он быстро, сопровождая процесс то улыбкой, то ворчанием, то коротким кивком, после чего складывал послания в две аккуратные стопки: те, которым следовало уделить немедленное внимание, и те, что можно выбросить. В этом отношении мой муж был очень педантичен.

Но вдруг Генрих словно запнулся. Его рука, державшая письмо, судорожно сжалась. Очень аккуратно он положил хлеб и пергамент на стол, затем стряхнул крошки с пальцев. Глаза Генриха неотрывно смотрели на строчки послания.

– Что там? – спросила я, откладывая в сторону ложку.

Странная неподвижность мужа меня встревожила.

Генрих не обратил на мои слова никакого внимания. Он продолжал читать текст, пока не закончил. Потом начал снова. В конце концов мой муж тщательно сложил документ и спрятал его под туникой у себя на груди.

– Генрих? – На этот раз я опустила формальное обращение «милорд».

Он медленно поднял на меня глаза. Ни один мускул в его лице не дрогнул, его выражение нисколько не изменилось, однако я подумала, что он получил плохие известия. Непроницаемая тьма его глаз (напоминавших сейчас мрачные оловянно-серые лужи под тусклым зимним небом на внутреннем дворе дворца, где прошло мое детство) свидетельствовала о том, что Генрих чем-то очень сильно взволнован или огорчен. Губы у него приоткрылись, словно он хотел что-то сказать, но все же промолчал.

– Нам грозит опасность? – с беспокойством спросила я.

Он медленно покачал головой:

– Нет. Не опасность.

Казалось, будто он постепенно возвращается к действительности, перезапуская органы восприятия. Мясо и хлеб были забыты; Генрих сжал в руке стоявший у его локтя кубок и одним большим глотком допил оставшийся эль.

– Значит, просто плохие новости?

Как ни старался он это скрыть, что-то определенно его потрясло, пошатнув невозмутимость.

Генрих на негнущихся ногах поднялся из-за стола.

– Сегодня утром нас ожидают театральное представление и официальный прием.

Как будто я этого не знала!

– Будьте готовы к одиннадцати часам.

И он без каких-либо комментариев и объяснений вышел из комнаты; я лишь проводила его озадаченным взглядом. Этот день прошел, как и многие другие похожие дни: Генрих по-прежнему был монархом, завораживающе внимательным к своим верным подданным, а те были в полном восторге оттого, что он проявил интерес к их приготовлениям и приему. Но при этом мой муж выглядел рассеянным и совершенно бесстрастным. Как бы ему ни нравился спектакль, мне казалось, что, если бы Ноев ковчег вдруг затонул, а все звери на нем приняли мучительную смерть в пучинах вод, король этого бы даже не заметил.

– Генрих, – попыталась я заговорить с ним еще раз, когда мы уже сидели на официальном банкете и пробовали мясные блюда и пудинги. – Что произошло? Что вас так тревожит?

Я понятия не имела, что бы это могло быть, и терялась в догадках. В первую очередь в голову приходила мысль о том, что речь идет о резком изменении позиций Англии на французской земле; но, получив такое известие, мой муж, скорее всего, срочно собрал бы военный совет, а не закрылся бы в молчании, как устрица в своей раковине. Может быть, в Англии вспыхнул бунт? Но если так, мы бы не сидели сейчас здесь, спокойно закусывая говядиной и поднимая тосты за хозяев, до сих пор одетых в костюмы с любительского спектакля. Нет, это был не бунт…

– Нет, ничего такого, – ответил Генрих sotto voce[23]. – Разве что мясо жестковато. Советую вам попробовать рыбу.

И я оставила попытки что-либо разузнать.

В ту ночь Генрих не удостоил меня своим вниманием. А я так на это надеялась! В постели я смогла бы убедить его поведать мне, что у него на сердце. Но муж не пришел ко мне.

На следующее утро, когда настало время идти к мессе и я уже направлялась в маленькую отдельную часовню, которую мы посещали по утрам, один из сквайров Генриха сообщил мне, что сегодня служба состоится в главном здании церкви при полном стечении всего города.

Когда меня туда проводили, я застала там Генриха – уже коленопреклоненным. Сознавая, что опоздала, я молча встала на колени рядом с ним. Он дал понять, что заметил мое присутствие, легким наклоном головы и быстрым взглядом; на большее у нас не было времени, ведь в эту минуту вступил многоголосый хор и епископ занял свое место у алтаря. Слова и жесты священника из хорошо знакомой мне церемонии обволакивали меня покоем и умиротворением, а ум завораживали разноцветные блики от большого витражного окна на восточной стене, подсвеченного лучами утреннего солнца. Все оттенки синего, от ляпис-лазури до кобальта, и кроваво-красного, от рубинового до гранатового… Все шло так, как и должно было быть. Ничего плохого не случилось. Почему же тогда Генрих ни слова мне не сказал?

Последовали молитвы, много молитв – за Генриха, короля Англии, за меня, его королеву, и вдруг…

– Так помолимся же за спасение души почившего Томаса, герцога Кларенса…

Итак, Томас, герцог Кларенс. Брат Генриха. Он умер! Когда же это произошло? Крепко сцепив руки, я растерянно посмотрела на мужа, но его взгляд был прикован к алтарю.

– …жестоко убитого во Франции. Воздадим же благодарность Господу за его жизнь бесстрашного воина и