Запретная королева - Анна О'Брайен

Брат Генриха погиб. Так вот что за известия были в том письме! Мой муж знал об этом с прошлого утра и ничего мне не сказал. Если мой личный опыт родственных отношений с собственными братьями ограничивался подозрительностью и враждебностью, то Генрих и его братья были очень близки между собой. Как ему удавалось почти не выказывать свое горе? Если бы вдруг умерла моя сестра Мишель, разве я бы не скорбела? Ну уж точно не молчала бы. Я бы оплакивала ее, рыдала, выла так, что о моей боли узнали бы все вокруг. Мне сжало грудь, стало трудно дышать, чувства пребывали в смятении: я печалилась и тревожилась за Генриха, но все-таки – почему он сразу не открыл мне горькой правды?

Месса благополучно завершилась, но, когда мы бок о бок прошли под огромной аркой и оказались под теплыми солнечными лучами на церковном дворе, я остановилась, удержала Генриха за складку на его тунике и развернулась к нему лицом.

– Вы узнали об этом еще вчера, – начала я. – Когда принесли те письма.

– Да.

– Это произошло во время сражения?

– Да. При Боже.

Генрих умолк, разглядывая сложный орнамент вокруг входной двери из вырезанных в камне цветов и листьев, среди которых виднелись скалящиеся лица; но, как мне кажется, он ничего этого не видел. Его мысли были далеко, во Франции, на поле битвы, где английскую гордость втоптали в грязь, где убили его благородного брата. Под суровой неподвижной маской на лице Генриха я заметила скорбь. Следует ли мне сейчас спросить, означает ли это поражение англичан?

– А это было?..

– Это было полное поражение, – бесстрастным голосом ответил Генрих, вновь переводя на меня взгляд. – Ваш бесценный братец-дофин убил моего брата и едва не уничтожил мою армию. Томас выступил против превосходящих сил противника и был сражен в гуще битвы. Находясь в первых рядах, он и должен был погибнуть одним из первых. Ручаюсь вам, во всем виновата его ущербная тактика – у моего брата всегда было больше отваги, чем ума. А надеть поверх шлема еще и усыпанный драгоценными камнями венец вообще было вопиющей глупостью. Но тем не менее… Моя армия была разбита, а брат сражен в бою.

– Ох. – Все оказалось еще хуже, чем я думала, и на мгновение на лице Генриха проступила боль, которую он до сих пор столь успешно скрывал.

– Нам вернули его тело. Его привезут в Англию и здесь похоронят.

– Хорошо. Это, конечно, хорошо…

Но следы скорби уже исчезли с лица моего мужа, и его взгляд снова стал холодным и пытливым, как будто он искал ответ на свои вопросы в моих глазах.

– Это великая потеря. Такое жестокое поражение – катастрофа на этом этапе войны. Неужели мы настолько уязвимы? Это значительно осложняет мою задачу…

– Генрих!

Я не выдержала. Мне было наплевать на эту войну. Я не обращала внимания на эскорт из рыцарей, слуг и солдат, которые толпились позади нас, не покидая церковь из-за нашей остановки. В данный момент меня волновало необъяснимое молчание Генриха о столь личном вопросе, должно быть, ранившем его. Как он мог не рассказать мне об этом? Разве мне, его жене, не позволено утешать его в такие минуты? Но когда я сочувственным жестом, мягко положила ладонь на его предплечье, я почувствовала, как его мышцы под тонкой тканью тут же напряглись. И моя рука опустилась.

– Почему вы мне не сказали? – Я слышала, что в моем произнесенном тихим голосом вопросе сквозит злость, которую мне не удалось подавить, как я ни старалась. – Когда я спросила вас об этом вчера, вы ответили, что ничего плохого не произошло. С тех пор прошел целый день, а вы так ничего мне и не сказали.

Генрих смотрел на меня с удивлением, как будто не мог понять, чем я недовольна.

– Да, я ничего вам не сказал. Я никому об этом не сказал.

– Никому? Но почему вы не сказали мне? Я ведь ваша жена. Умер ваш брат… Неужели вы считаете, будто мне все равно? – У меня сердце обливалось кровью от жалости к нему. – Я бы скорбела о нем вместе с вами. Я бы…

– Но что бы вы сделали? – перебил меня Генрих.

– Я утешила бы вас. Неужели я не способна смягчить ваши страдания?

Его улыбка была холодной и жесткой; по правде говоря, это вообще мало напоминало улыбку.

– Тогда я не нуждался в этом. Не нуждаюсь и теперь. Все, что мне нужно сейчас, – это предпринять определенные действия, чтобы предупредить наступление французов.

У меня в голове зарождались крамольные мысли, страшные, леденящие душу догадки. Поражение англичан, без сомнения, было делом рук моего брата. Я заглянула в глаза Генриху, хоть мне и было очень тяжело. Мне хотелось понять: может быть, он считает, что кровь Валуа, текущая в моих жилах, для него опасность, а не благословение? Но его глаза были пустыми и тусклыми, в них не было ни осознания сложности моего положения, ни осуждения моей возможной нелояльности. Не думаю, чтобы он вообще меня понимал.

– Пойдемте, – сказал Генрих.

Но я не сходила с места.

– Или вы просто не могли доверить мне важные новости? – не унималась я. – В этом все дело? Может быть, вы думали, что я начну кричать об этом на всех углах, чтобы повергнуть ваших драгоценных английских подданных в отчаяние? – Тут мне в голову пришла новая мысль, еще хуже прежних. – Или же вы решили, что я втайне возрадуюсь победе французов над войском вашего брата и стану злорадствовать по поводу его смерти?

– Не говорите глупостей, Екатерина.

Тон Генриха, исполненный презрения, не остановил меня.

– Но я ведь француженка, не так ли? Разве невозможно, чтобы я желала своему брату успеха?

– Придержите язык, – приказал Генрих. – Такие мысли недостойны вас и унизительны для меня. К тому же мы привлекаем к себе ненужное внимание. Мы не должны давать народу повод для домыслов.

Его пальцы сомкнулись у меня на руке, и он потянул меня за собой через церковный двор, да так быстро, что мне пришлось почти бежать за ним, чтобы не отстать. По пути мой муж улыбался тем, кто вышел поглазеть на нас и поклониться, но продолжал крепко, словно в тисках, сжимать мою руку. Как только мы достигли своих покоев и дверь за нами закрылась – перед носом у толпившейся черни, Генрих резко отпустил мою руку. На сердце у меня было очень тяжело, и я продолжила разговор.

– Ах, простите меня, Генрих. Я не хотела унизить своими