Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова

– Тогда Захария Мичиславича? – князь именовал своих подданных, поглядывая на Цуриэля из-под лохматых бровей.

– Володаря надо кликать, – сказал кто-то. – Тот знает язык ромеев.

– Не надо мне Володьки, – хмуро отозвался князь. – Зовите волхва. Пусть он нам растолкует… Эй, Клещ! Сбегай-ка до Возгаря! Да пусть не забудет священного гуся! Ты можешь остаться, старик, если не боишься колдовства…

Цуриэль чинно поклонился и переместился вместе с Иоахимом поближе к двери и подалее от греха. Вскоре из галереи донеслись мерный стук и бряцанье – то шествовал Возгарь. С каждым шагом он ударял посохом в пол, при каждом движении амулет и колокольцы на его теле, соударяясь, издавали певучие звуки. Коровье стадо, возвращающееся в вечеру с пастбища в родные коровники, издаёт подобные же благостные созвучия. За волхвом следовал неюный ученик его, сутулый и подслеповатый вечный отрок, именуемый Борщом. Этого псивобородого молодца Цуриэлю частенько приходилось видеть в корчме грека Феоктиста. В той самой корчме, что смердит премерзкими объедками неподалёку от тех городских ворот, ведущих к пристани. Там этот самый Борщ ел и пил, но монеты не платил, всё больше в долг подъедался. Воздержанный в еде и питии Цуриэль неустанно изумлялся невероятной прожорливости тощего Борща. Ученик волхва также признал его и морду отворотил. Пришлось на старости лет вокруг прощелыги таскаться, чтобы в глаза заглянуть. И заглянул-таки, и увидел сильно измордованную, в кровоподтёках, похмельную харю.

– Что смотришь? – буркнул Борщ едва слышно, дабы не обращать на себя внимание высокого собрания.

– Да так, – отозвался Цуриэль. – Присматриваюсь, есть ли разум в очах! На языке ромеев складно говоришь, без запинки. Может, и столкуемся для обоюдной пользы.

И князь, и хоробрая дружина, всё прислушивались к липкому, скрипучему голосу его наставника. Возгарь толковал письмецо Иегуды, бегло переводил с греческого языка на язык русичей. Цуриэль прислушался. Возгарь изрядно перевирал смыслы Иегудиных речей, перевирал искусно, витиевато, то и дело бросая заискивающие взгляды в сторону старого воспитателя так, словно жаждал поддержки, подтверждения правдивости своих слов. На князя же волхв поглядывал совсем иначе. Цуриэль, оставив в покое Борща, снова переместился, дабы видеть лицо его наставника. Конечно, Возгарь боялся Давыда Игоревича, с опаской ежился на щербатые ухмылки его дружинников. Отважные воители! Покрытые следами ран рубаки! Большинство из них с трудом разбирали писаные слова, а некоторые и вовсе не умели читать.

– Раболепное презрение? – едва слышно прошептал сморщенный рот старика.

– О, да! – откликнулось ему эхо из-под низких, расписных сводов княжеских палат.

Цуриэль спрятал ухмылку в бороде. Да, видимо, драли волхва нагайками лихие северные рыцари, драли, и не раз. Ой, как хочет старый служитель мёртвых богов избрать себе иную судьбу! Но для этого ему нужны деньги. А Цуриэль посулит, а Цуриэль подскажет, а Цуриэль, может быть, даже чего-нибудь даст!

Волхование прошло, как по маслу. Гусь оказался магической птицей. Зверь истошно взгоготал, когда Борщ привычным движением выдернул у него из хвоста сизое перо. Поднесли светильник. Отвратительно запахло паленым пером. Волхв растер в шершавых ладонях серый пепел и высыпал его в миску с водой, поданную Борщом. Отпущенный на волю гусь расхаживал по княжеской горнице, опасливо косясь на гомонящих дружинников.

– Тихо! – взревел князь Давыд. – Говори, Возгарь! Лей свой яд в христианские души!

Волхв одним духом осушил миску. Цуриэль поморщился. Дальнейшее мало интересовало воспитателя Иегуды. Во всё время волхования он рассчитывал и прикидывал, сколь много он должен заплатить волхву за столь удачное глумление над княжеской дружиной. Двух гривен будет достаточно или надобно больше? Привычка к бережливости, расторопность и надёжность являлись неоспоримыми достоинствами старого Цуриэля.

Волхование было в самом разгаре, когда Цуриэль покидал княжеские палаты. Вослед ему неслись вопли Возгаря. Волхв достиг полнейшего самозабвения. Его голос, подобный визгу гойского борова в период гона, метался под низким потолком княжеской опочивальни. Поддерживаемый звоном бубенцов и гоготанием гуся, продажный песельник повествовал свирепой княжеской дружине о неоспоримых выгодах морского похода к берегам богатой страны Шуршун. Цуриэль на миг замер, опасаясь, что Возгарь утратит разум и в волховском угаре, наглотавшись отвратной дряни, произнесёт названия морских судов. Тех самых судов, что поименованы в письме Иегуды. Но волхв работал тонко, уместил предсказание об уместности морского похода в одну строфу, где говорилось лишь о благоприятной погоде и удачливости шкипера. И не более того! Ни-ни! Умиротворённый, Цуриэль ступил на вечернюю площадь. Дела его шли лучше некуда!

* * *

– Кобыла зажирела, Володарь Ростиславич, – Илюша склонился к его изголовью. Как девица, румян и пахнет по-девичьи – цветочным медком да молочком.

– Неуместно мне по жаре таскаться, – нехотя отозвался князь.

– Из жратвы – одна лишь каша да вонючая баранина, – не отставал Илюша. – Её половец Кукниш под седлом привёз. Не могу есть эдакую мерзость – хоть убей. Сам видел, как он шмот мяса из-под седла доставал. А в нём, в мясе-то, белые черви кишмя кишат, Володарь Ростиславич! А он об ляжку его, да так ловко, что черви наружу повыскакивали! Теперь харчат её, а я не могу. Да и постный же сегодня день…

– Постный день, говоришь? – Володарь прислушивался к Илюшиным жалобам сквозь сон. И не желал князь подниматься с ложа, и невмоготу стало жалобам внимать. Рядом, под кошмой беспечно сопела девка-половчанка, именуемая Сачей. Не хотелось Володарю тревожить неуёмную девицу. Утомлённый ночными игрищами, шумливыми, требовательными ласками Сачи, Володарь хотел теперь немногого: проваляться на сладком ложе до вечера, отужинать с любезной дружиной, набраться сил для новых любовных свершений. Не то достанется и ему ночью кнутом. Володарь усмехнулся, вспоминая, как Сача исхлестала плетью Давыдкиного посланца, огромного, незлобивого Мышату. Неровен час и убила бы, не вмешайся он вовремя.

– Так поди выуди хоть рыбку. Вон оно, море-то! А ты удить мастак… – посоветовал он Илюше.

– Я из реки умею удить! А на море… Там волны, боязно что-то…

– Да ты не ленив ли, отрок? – князь потянулся, отверз очи, сглотнул горький ком. Эх, похмелиться бы! Но и это лень.

– Сбегай до корчмы, Илюшенька. Купи меду, что ли…

– Денег – ни полушки. Не на что в корчме купить…

Володарь натянул кошму на голову. Там, под плотной шерстяной тканью остро пахло телом Сачи. Князь, испытывая новый прилив мужской силы, прикрыл глаза. Нет, не быть ему сегодня исхлестанным бичом, он и сам…

– Жемчуг скучает… Утром Мэтигая за плечо цапнул. А тот ему и морковки предложил, и гриву расчесал. Всё одно – не хочет Жемчуг Мэтигая, – привёл Илюша последний довод.

Володарь осторожно, стараясь не потревожить Сачу, вылез из-под кошмы.

– Поди, седлай, что ли, коней. И в правду надо их прогулять.