Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова

Тем временем всадники сошлись на середине площади. Цуриэль навострил уши. Подойти ближе не представлялось никакой возможности. По серой, пасмурной погоде его белый тюрбан светил, подобно маяку в безлунную ночь.

– Ты бунтуешь, князь! Бунтуешь! – ревел Пафнутий Желя. – Того ли ждёт от тебя управитель? Предать вознамерился? С половцами снастаешься? Засылал Мэтигая в степь. Зачем? Не к хану ли за подмогой? Против кого? Эй, Мэтигай! Выходи наперед! Отвечай как на духу, зачем в степь таскался?

– …отца-мать повидать, – отвечал робкий, но внятный голос из-за спин половецкой дружины.

Цуриэль уставился на Володаря. Да, заскучал младший князёк. Если б не жрал яблочко, то, наверное, челюсти б вывихнул со скуки. А так – только хруст стоит на всю площадь да брань, что затеял воевода с половецкими дружинниками Ростиславича. Кони стояли друг напротив друга неподвижно, даже хвостами не шевелили, даже ушами не прядали, словно оглохли от пустой брехни.

– Выдавай Мэтигая на допрос! Пусть ответит, зачем в степь таскался? – надрывался Пафнутий.

– Не дерзай грубить Рюриковичу, воевода, – лениво огрызался князь Володарь. – Да и воеводой-то ты сделался по желанию моего родича. А до этого кем был?

– Попомни, князь, как Давыду Игоревичу крест целовал, в повиновении клялся! – не отставал Пафнутий.

– Разве в палатах ты был рожден, Желя? – гнул своё Володарь. – Разве в шелках и бархате вскормлен? Разве боярского рода? Перемётный ты шатун. На посылках у всякой мрази подвязался, пока тебя мой родич не приветил и при себе не оставил!

– Брешешь! – взревел воевода.

Быстрым движением он отстегнул от седла неширокую, гладко отполированную дубину.

– Скучно мне с тобой разговаривать, – Володарь, зевая, потянул из сапога плеть. – Глупый ты человек. И ещё я так думаю-подумаю: уж не подлый ли? Подлым родом порождён, чтобы подлые дела творить…

– Взгрею несмотря на то, что Рюрикович. Много твоей родни неимущей по лесам-степям шатается. Но я – воин! Мне ли волков бояться!

Цуриэль едва-едва смог заметить движение руки Володаря. Однако недоеденное яблочко метко ударило Пафнутию в переносицу.

Княжеский воевода икнул, и Цуриэлю на миг почудилось, будто драконье зявало его незамедлительно исторгнет мощную струю ядовитой желчи. Вот это забава! Цуриэль сдержанно улыбнулся. Старый воспитатель Иегуды отдал бы полновесную золотую номисму, чтобы увидеть, как русичи топят друг друга в собственных испражнениях. Жемчуг волчком завертелся на месте, вынося своего всадника из-под замахов дубины, а та, со свистом рассекая воздух, молотила почём зря, да всё мимо. Наконец Жемчуг помчался к краю площади. Цуриэль, онемев от ужаса, уставился в его оскаленную морду. Казалось, конь с сатанинской, плотоядной усмешкой смотрит прямо на него. Володарь также смеялся, скаля крупные белые, изрядно прорежённые в драках зубы, отчего его ухмылка показалась старику ещё более хищной. Цуриэль крутил носом, припоминая глупую поговорку смертельно надоевших ему русичей, повествующую о похожести добрых друзей. Безрассудство! Кругом безрассудство: и в привязанности, и во вражде!

– Здоров ли, сволочь?! – издали приветствовал его князь Володарь. – Не ты ли есть хитроумудрённый приспешник Юды Хазарина?

Цуриэль отпрянул назад, узрев прямо перед собой широкую грудь коня.

– Стой, Жемчуг, – князь склонился с седла. – Погоди топтать благодетеля. Не по наши ли души явился?

– Я деньги принёс… – прошептал Цуриэль.

Пафнутий Желя скорой рысью последовал за князем. Шкура его коня даже в скудном пасмурном свете блистала, будто каменное масло, и была так же черна. Вот конь приблизился, вот стали ясно видны его налитые кровью глаза. Для чего же понадобилось милому мальчику отдавать несметные сокровища в уплату за право обладания подобной сатанинской тварью? Златогрив ли конь, черен ли – всё равно. Раз скотина уж изведала сладость воинской схватки, раз научилась проламывать грудью вражеские полчища, кусать, топтать, крушить и рвать, удержу ей не будет. Куда как лучше скромный мерин, а ещё прекрасней – долгая пешая прогулка: есть время и поразмыслить, и разведать, и подсмотреть. Обзаведись конём огромным, своевольным, кусачим, прожорливым – утратишь навек покой. Вроде бы тварь бессловесная, а по уму многих людишек превосходит. Не сладить, не совладать! Между тем чёрный конь Пафнутия попытался ухватить серого Жемчуга сзади за ляжку. Зубы щёлкнули, Жемчуг вскинул задние ноги, раз, другой. Вороной шарахнулся в сторону, Жемчуг взвился, князь захохотал, окликнул коня по имени, пытаясь угомонить вышедшую из его воли скотину. Цуриэль отпрянул подальше от острых копыт. Полупустая мошна на его поясе печально зазвенела.

– Да ты при деньгах, жид! – Володарь через плечо глянул на Цуриэля. Так цепок, так свиреп оказался его взгляд, что стариковская душонка из впалой груди низверглась до самых пяток.

Но им не дали довершить деловой разговор. Из-за сомкнутых спин дружинников Жели вылетел округлый камешек. Хмельная беспечность не помешала Володарю уклониться от снаряда, да и бдительный Жемчуг подсобил. Могучий конь оказался большим ловкачом, подался вбок, прижал старого воспитателя Иегуды к разогретой солнцем стене. На миг старику почудилось: ещё миг – и вовсе раздавит его обезумевшая скотина. Гойское прелюбодейство! Почтенным гражданам не стало безопасного прохода по улицам города! Средь бела дня дерутся, нетрезвы, бранятся громогласно, оружие обнажили, каменья мечут!

Цуриэль сумел устоять на ногах. Между тем, воспользовавшись минутным замешательством князя, воевода вновь принялся махать дубиной. На сей раз он действовал более успешно. Досталось и Жемчугу, и Володарь огреб пару чувствительных ударов по спине. Крякнул, охнул, но изловчился ухватить противника за правое плечо. Из седла выдернуть не смог, но по роже насовал и по шеям пестовал сначала плетью, а потом и попросту кулаком. Воевода отмахивался, на первый, невнимательный взгляд, бестолково, но огромные кулаки опускал куда следует, пронимал Володаря до костяного хруста. Когда противники сцепились в рукопашную, кони их стали смирнёхонько, только острыми ушами оба поводили, словно побились уж об заклад, за кем будет победа – за Пафнутием или за князем – и теперь ожидали исхода схватки. Неизвестно, чем закончилась бы драка, если бы на противоположной стороне площади не ударили храмовые колокола. Оба драчуна, будто по команде, побросали оружие, уставились в небеса, совершая самый бессмысленный из христианских ритуалов. Закончив креститься и возносить похвалы непорочной пряхе – матери распятого колдуна – нехотя протянули друг другу руки. Братались, пряча глаза. Потом Цуриэль слышал, как Желя рассказал князю о назначенном и одобренном волхвом походе к берегам Таврики. Князь слушал со скукой на лице, воевода замирялся, скрежеща зубами. Князь кривил рот, отплёвывался кровавой слюной, но пособничество старшему родичу пообещал. Расстались русичи по-здорову, молча утирая на рожах, каждый на своей, кровавую сопель.

– Не уходи, Володарь, – буркнул под конец Пафнутий. – Останься на площади. Вот-вот явится управитель, дабы объявить нам свою волю.