Комендантский патруль - Артур Черный

Каждому жалко копейки для болвана-карьериста. Скрепя сердце мы скорбно кладем перед Рамзесом хрустящие купюры.

После развода, набрав на рынке горючих таблеток от комаров, я собираюсь на блокпост.

Во время ингушского набега боевиков, по сегодняшним данным, погибло около ста человек, из них половина сотрудники милиции.

В ОМОН я прихожу уже к полуночи. Два брата-акробата Медуза и Залет, парни, неистощимые на выдумки и разные хитрости, вытаскивают передо мной металлический лист с нажаренными коричневыми кусками свинины. Я поздравляю Медузу с уже прошедшим днем рождения.

На самом краю плаца, расставив на скамейке пиво и остывший ужин, мы долго сидим втроем, мечтаем о светлой бирюзе далекого Енисея, что неостановимо и плавно несет свои воды к холодным берегам северных морей. Залет вспоминает историю о том, как однажды, перепившись водки, попал на прогулочный катер, уснул в одной из кают и, проснувшись на середине Енисея, долго пытался вызвать к трапу такси.

Столбы лунного света ходят по бледно-голубому пустому плацу. Приблудная собаки осторожно ковыряется в баке пищевых отбросов. Провисшая баскетбольная сетка бесшумно качается на проржавелых пальцах столбов. Звенящая тишина живет в этом, отгороженном плитами забора, мире, неуловимо и беспечно кочует по молчаливым постам. Редкий оклик меняющейся смены раздается в ночи.

Я ухожу к блокпосту. Тишина остается в отряде и прощается со мной, слабо скрипнув воротами. Наведя автомат на развалины Дома быта, торопливо прохожу черную стену его, затянутых бурьяном и молодняком, колонн. Ночь гремит и мечется среди далекого гула артиллерии, над огнями прожекторов. Неприветливый город! Тесный гроб искореженных улиц и низкого, налитого дымом неба!

В блоке задымлено и противно. На своих кроватях Червивый с Дохлым пьют желтое теплое пиво. Сон.

Новый день.

Наивно веря в справедливость, до 15.00 мы ходим вокруг своего блокпоста, пытаясь угадать в череде машин ту, которая привезет смену. Гаишники собираются на обед в наше кафе у отдела, я собираюсь в отдел совсем. Мое время — ночь, ее я отстоял, а на остальное плевать. Гаишников не меняют уже две недели. Их начальник, чеченец, выставил сюда двух русских и, успокоившись честностью последних, немедленно забыл про них. На Дохлого с Червивым жалко смотреть: грязные, похудевшие, с почерневшими лицами, выжатые бестолковой службой блокпоста, они больше похожи на чертей, что ковыряются в саже кипящих на костре котлов. Краше в гроб кладут.

Я предлагаю обоим восстание и, при неудачном его исходе, поход на поклон к Тайду, который хоть и бессовестный злодей, но, наученный горьким опытом предыдущих грозных лет, к нам, русским, относится более благосклонно, чем многие из его замов. Гаишники нерешительны и неуверенно переглядываются между собой:

— Да рано еще…

— Ну и сидите тогда смерти ждите на своем блокпосту!

Пообедав, до вечернего построения я сплю в горячей своей комнате.

На разводе, не знающий, чем занять собственную страсть к наказаниям своих подопечных, Рэгс находит невероятную причину для ее осуществления:

— Вот я смотрю, некоторые сейчас в строю улыбаются… Вот, я их запоминаю! Те, кто сейчас улыбается, я повторяю, я их запомнил, сегодня же будут наказаны! Им всем будет объявлен выговор!.. Вы не думайте, что если я к кому-то хорошо отношусь, то ему ничего не будет. Нет. Сегодня он со мною чай пьет, а завтра я ему неполное служебное соответствие объявлю!..

Длинная волна ропота и удивления прокатывается по нашим рядам. Киборг, вытянув надо лбом в одну линию брови, задумчиво произносит:

— Много я в жизни видел дерьма, но такое, как этот, впервые…

С участковым Хроном мы отправляемся «на пять минут» на 29-й блокпост новосибирского ОМОНа встретить приезжающую делегацию ООН.

Изнутри блокпоста мы до самого обеда наблюдаем за суетой на дороге, пытаясь не пропустить момент своего выхода. Старший омоновского наряда сидит с нами, а шестеро бойцов, мокрые и пыльные, неспешно поджариваются на солнце перед поворотом дороги. Больше для движения, сталкивающего с места сплошное марево, чем из надобности, они останавливают грузовики, трактора, легковушки, шарят пальцами в мятых листах паспорта, нажимают ладонями на покрытое тряпками днище багажника. Все близлежащие развалины давно загажены, и любое волнение воздуха выволакивает из них пьяный, сырой тухлый запах.

Солнце медленно катится к своему зениту, вставая над головами. Меняются смены и лица. Кто-то из командиров приглашает нас на обед.

По длинному низкому бетонному тоннелю-коридору, похожему на огромную полутрубу, пригнувшись, добрых сто метром мы идем от блокпоста на территорию отряда. Мрачное здание с заложенными мешками окнами-бойницами, внутри просторно, сухо и прохладно. Мимо нас проходят полураздетые, загорелые мужики, полные будних забот и земного спокойствия. В пустой, неуютной, чистой столовой мы с Хроном тискаем ложками жидкий гороховый суп. Вероятнее всего, это уже остатки, гущу съели еще в обед, когда я спал на блоке, а Хрон рассказывал кому-то из наряда про свой родной город. Повар привычно и небрежно бросает в наши тарелки кашу — распадающийся кусок переваренной гречки.

Хрон забывчив, рассеян и непостоянен. Отнеся к мойке посуду, он берет со стола кепку и спешит к выходу. Дождавшись, когда его ступни коснутся горба порога, злоумышленно, на всю столовую, я кричу вдогонку:

— Нажрался?! А автомат я забирать буду?!

Омоновцы за своим столом прыскают компотом и сгибаются пополам:

— Поел горохового супчика, и ружья не надо!

С блуждающей улыбкой, сконфуженный и виноватый Хрон забирает из угла оружие.

Через час мы ловим по радиостанции напряженный голос, что сообщает о прорыве в город через один из блокпостов трех «Газелей», напичканных боевиками. На блок приходит командир ОМОНа и до подтверждения услышанного не может выбрать одно из двух решений: усилить наряд на дороге либо же вообще убрать с нее своих бойцов. Подходят стоящие в сотне метров ниже Бродяга и Ахиллес. Они машут рацией и говорят о какой-то тревоге в отделе, где сейчас собирают весь личный состав РОВДа.

Тревога может быть только по одному поводу: наличие в городе еще не пойманных боевиков. Обычно в таких случаях собирают всех, кого могут, а так как могут редко, то зачастую удается набрать команду лишь из двадцати-тридцати человек, которых делят на группы по двое-трое и растыкивают по всем перекресткам немаленького нашего района с одной задачей: задержать и обезоружить многократно превосходящих нас численностью, слабеньких и пугливых боевичков.

Бойцы ОМОНа ловят нам попутный автобус и, наказав быть осторожнее, машут вслед широкими открытыми ладонями.

Пока мы обсуждали, ехать, не ехать, пока собирались и искали транспорт, наконец, пока ехали, из хриплой умирающей рации стало ясно, что тревога давно отыграла, а все, кого ей удалось собрать, уже выехали во главе с Рэгсом и Безобразным в неизвестном направлении с неизвестной целью. Выход один: идти в кафе и там за чашкой кофе, а для кого и покрепче, дожидаться скорого вечера, когда кто-нибудь, возможно, расскажет о том, как сейчас наши товарищи по двое, по трое насмерть бьются с превосходящими силами боевиков. Совесть не мучает нас нисколько. Рассказывая друг другу анекдоты, мы негромко хихикаем и хохочем за столом.