Записки наводчика СУ-76. Освободители Польши - Станислав Горский

Солнечные лучи пригревали, и солдаты с великой радостью подставляли свои и без того черные лица, чтобы поймать первый весенний загар. Правда, в нашей походной жизни мы привыкли и к солнцу, и к ветру, так что вряд ли можно было отличить следы загара от нашей пыли и грязи, которых приходилось глотать вдосталь. Порой бывало так, что и не выберешь свободного времени, чтобы умыться, и как глянешь на ребят со стороны – только и увидишь блестящие глаза да белые зубы. Но когда отмывалась пороховая гарь, то на лицах моих друзей все равно заметен был цвет обветренного лица, не знавшего той домашней ухоженности и постоянного туалета, которая присуща теперь современной молодежи.

И все же весна нас радовала. И в промежутках между боями можно было увидеть мирно копошившихся в соломе воробьев. Уже появились скворцы, которые прилетели, не обращая внимания ни на что. Что им наша война, у них своя жизнь, и ничто не может помешать им устраивать свои дела. Мартовские дни стали длиннее, и светлого времени у нас стало больше, а значит, мы могли больше успеть сделать за день.

Вместо утренних заморозков погода преподносила свои сюрпризы в виде моросящего дождя, а то и тумана. Бои велись вдоль дорог, а дороги гитлеровцами прикрывались всеми видами огня, минировались, устраивались завалы. Чтобы продвинуться вперед, требовались немалые усилия. Каждый фольварк, каждый перекресток дорог приходилось брать с боем, а уж небольшие городки тем паче укреплялись и превращались в опорные пункты.

Ничто просто так не отдавалось, за все надо было платить кровью. Не стало Коли Иванова, Ильи Дорофеева – веселого и жизнерадостного паренька, моего земляка. Сгорел в бою в самоходке Иван Назаров, погиб Сергей Федосеев, остались на дорогах войны и другие мои боевые товарищи. Их не вернешь, но они навсегда остались в наших сердцах такими же, какими они были при жизни, – простыми парнями, горячо любящими жизнь и свою землю. Они рано ушли из жизни, но она отдана за великое дело, ради счастья будущих поколений. Они не имели жен и детей, они, может быть, не успели еще и полюбить, им было по 17–18 лет, но одно я знаю точно: они были настоящими сынами своей Родины – великой русской земли. Такими они и теперь стоят перед моими глазами.

Бои шли под небольшим городком Бюттов. Впереди небольшой поселочек, название которого мне не запомнилось. Немцы упорно сопротивлялись и постоянно вели артиллерийский и минометный огонь, особенно докучали «ишаки», так мы называли шестиствольный миномет. Его скрип слышался издалека, и мы заблаговременно успевали определить, куда полетят его снаряды. Стрелковые подразделения выдвинулись вперед, а мы искали брод через небольшую разлившуюся речушку, которая из-за талой воды стала труднопреодолимой. Оба берега были заболочены, и найти нужное место для переправы не удавалось. На это ушло около часа, а в это время пехота лежала в полукилометре от нас и ждала, когда самоходчики поддержат ее огнем. Наконец нам удалось выбраться на противоположный берег. Едва выбравшись на твердую почву, мы открыли огонь по окраине поселка. Брустверы накопанной земли, за которыми были огневые точки противника, были отчетливо видны.

От крайнего дома выскочил бронетранспортер и направился к лесочку, что вправо от нас. На его пути был стог соломы. Командир дал команду: «По бронетранспортеру огонь!» Первый снаряд перелетел, а вторым не успели выстрелить – бронетранспортер успел укрыться за стогом. Но тут мне пришла в голову мысль: а что, если стрельнуть по стогу бронебойным? Снаряд прошьет его и тогда достанется фрицам. Предложение оказалось дельным. Охваченный пламенем бронетранспортер на большой скорости выскочил и стал удаляться к лесу, тут мы его и накрыли.

Другие самоходки нашего взвода вели огонь по проселку и по полотну дороги, на которой скопились немцы, пытаясь проскочить к Бюттову. Под огонь самоходок попадали все, кто пытался вырваться, а артиллеристы добивали их на выходе из поселка. Получилась хорошо сыгранная игра нашего «огневого оркестра». Пехота, воспользовавшись замешательством немцев, рванулась вперед. Левофланговые взводы уже вели бой в поселке.

Побросав свои машины, гитлеровцы, пренебрегая опасностью попасть под наш артогонь, удирали на север. Догнав первые стрелковые отделения, мы своим огнем добивали их на обочинах дороги. В центре поселка у каменного забора стояли две грузовые машины марки «Опель». Тенты горели, а что в кузовах – посмотреть никто не удосужился. В сутолоке боя было не до них. И лишь после того, когда один из «Опелей» взорвался, пожалели, что вовремя не глянули, взрыва могло и не быть. В кузове одного из них были боеприпасы. Каменный забор разбросало, в нем образовался огромный проем. Выскочив на окраину поселка, мы остановились. Поступила команда дальше не двигаться. Под прикрытием каменного сарая мы выбрали позицию для ведения огня.

«Черт возьми, странное дело! – произнес Серафим Яковлевич, снимая шлемофон. – Мы их только выталкиваем, а их надо уничтожить. Получается, вроде бы пружину сжимаем. Представляю, как туго будет, когда мы их к морю прижмем».

Конечно, нас радовало продвижение вперед, даже малое. Но нашего Серафима волновало то обстоятельство, что мы немцев только выталкивали. В своих рассуждениях Сидоренко, конечно, был прав, но ни он, ни мы – рядовые труженики фронта – не знали, что этот же вопрос волновал и командующего фронтом. А ответ был простой: сил не хватало.

За время наступательных боев мы понесли немалые потери, и это было главным. А для более решительных и уничтожающих ударов нужны танки. Даже на нашем участке ощущалось их отсутствие, и не зря командование в некоторых случаях возлагало на нас задачи, которые должны были бы решать танкисты. Нас пехотные командиры так и звали – танкисты. Командование старалось воевать не числом, а умением. Создавали перевес в силах на одном участке, наносили удар, добивались успеха. Потом то же повторялось на другом участке фронта. Высокое командование в своих масштабах, а мы – в ротных и взводных масштабах – применяли суворовскую науку побеждать.

Вечерние сумерки остановили наше продвижение. Командира машины вызвали к комбату. Впереди нас были выдвинуты бойцы из разведки. Они имели задачу не потерять из виду немцев – наседать и наседать на пятки, как выразился командир роты, отправляя их от нашей самоходки.

Потом, когда ребята двинулись, я сел на поваленный столб и попросил у Сидоренко закурить, а он, в свою очередь, попросил у меня. Сам Сидоренко у себя никогда курительных принадлежностей не имел, а любил закурить из общего кисета.

Выставили боевое охранение, а тут к пехоте и кухня подоспела. Но за день бойцы сильно устали, и большинство мечтало о том, как бы соснуть, а ужин мало кого интересовал, несмотря на то что обеда не было. Командиры организовали отдых для своих бойцов.

Надо было найти способ, как разместить людей и как избежать общения с оставшимися в поселке жителями. Хозяева настороженно приглядывались, прятались по углам, старались не попадаться на глаза нашим бойцам. Нам было приказано в дома не входить и под ночлег их не задействовать, устраиваться в подсобных помещениях. А нам не больно и хотелось бросать свои боевые машины. Мы привыкли устраиваться с «комфортом» в своих самоходках в любое время года, уж такова жизнь танкиста, самоходчика и шофера. Для них боевая машина – все: и дом, и оружие, и крепость.