Либеральный лексикон - Ирина Борисовна Левонтина

толерантность значит ‘Моя хата с краю, ничего не знаю’. Другие говорят: не надо учить детей толерантности, толерантность – это пораженчество. Толерантность часто связывают с равнодушием, опять-таки по контрасту с терпимостью. В терпимости очень ясно ощущается глагол терпеть, в частности, возникает ассоциация с другим его значением: терпеть боль. Мол, мы, страдая, терпеливо выносим недостатки других людей, как терпят боль, холод, голод. Соответственно в случае толерантности мы не то что терпим, а просто ничего не чувствуем. Особенно же характерна подобная риторика для православных текстов:

Терпимость – это русское понятие, которое возникло из православного отношения к жизни. <.> Мы должны терпеть несовершенство других, понимая, что и сами несовершенны. Таким образом, терпимость предполагает активную оценку действительности: четкое разделение хорошего и плохого, и терпение по отношению к тому, что еще не в силах измениться к лучшему. Толерантность – это западный термин, который возник из либерального отношения к жизни. Он не синоним терпимости, потому что за ним стоит совершенно другая концепция. <…> Поэтому толерантность безразлична к понятиям хорошо или плохо в абсолютном смысле этих слов. Она ориентируется на временные понятия, которые обеспечивают текущее спокойствие. <…> Человек должен быть безразличен ко греху, извращениям и растлению других людей, т. е. ко всему, что его лично не касается. При этом он сам может все это совершать, требуя толерантности к себе со стороны других.

(http://www.missionary.su/theology/13.htm)

Впрочем, как мы увидим ниже, представление, согласно которому толерантность предполагает равнодушие и потому хуже терпимости, разделяется не всеми. Это заставляет обратиться к слову терпимость и к русскому глаголу терпеть, от которого оно образовано, и внимательнее их рассмотреть.

Терпеть

В первом круге употреблений глагол терпеть имеет предельно бедное семантическое содержание. Он лишь указывает на наличие некоей неприятной ситуации, обозначенной посредством прямого дополнения (терпеть поражение, неудачу, аварию, бедствие, катастрофу, кораблекрушение). Этот круг употреблений не имеет отношения к терпимости, но подкрепляет ощущение, что объект терпимости – нечто неприятное.

Во втором круге употреблений глагол терпеть может быть истолкован приблизительно следующим образом: ‘подвергаясь воздействию неприятного фактора, не пытаться прекратить его действие и не терять контроля над своим поведением’. Терпение, соотносимое с данным кругом употреблений, в традиционных народных представлениях оценивается скорее положительно. Характерны пословицы: Христос терпел и нам велел: С бедой не перекоряйся, терпи!; Терпенье лучше спасенья; Не потерпев, не спасешься. Напротив того, в языке революционных демократов 60-х гг. XIX в. терпение в этом понимании – величайшее зло. Эта отрицательная оценка терпения была первоначально заимствована и советским дискурсом. Разумеется, речь шла не о том, что советские люди призывались к бунту. По отношению к советскому времени о терпении вообще не было речи, поскольку само обсуждение того, надо ли терпеть, рассматривалось бы как идеологическая диверсия: терпение предполагает, что сложившаяся ситуация причиняет людям страдания. Само слово терпение считалось уместным лишь по отношению к дореволюционной ситуации, в которой оно в полном соответствии с наследием революционных демократов оценивалось отрицательно. Однако ситуация переменилась, после того как Сталин по окончании Второй мировой войны произнес тост «за здоровье русского народа» и отметил терпение в ряду наиболее замечательных качеств русского национального характера. Тогда и терпение, как писал Корней Чуковский, «стало героической доблестью свободных советских людей».

В третьем круге употреблений, который является производным от предыдущего, глагол терпеть может быть истолкован приблизительно следующим образом: ‘желая, чтобы произошло событие Y, не пытаться его ускорить и не демонстрировать желание, чтобы оно скорее произошло’. Если человек не может терпеть в этом смысле, иногда говорят, что он сгорает от нетерпения.

В четвертом круге употреблений глагол терпеть означает нечто вроде ‘мириться с существованием отрицательно оцениваемого явления’. В сочетании с отрицанием подчеркивается резко негативная оценка явления (не терпеть чего-л.), не позволяющая с ним мириться, напр.: Я не терплю ресторанов, водочки, закусочек, музычки – и задушевных бесед (Владимир Набоков). Упомянем также клишированный оборот терпеть не может. Именно с этим кругом употреблений глагола терпеть соотносятся прилагательные терпимый и нетерпимый (и, соответственно, существительные терпимость и нетерпимость). Восходя по форме к пассивному причастию (ср.: Эти явления не могут быть терпимы), указанные слова в основном используются для обозначения активной установки субъекта, мирящегося (или не мирящегося) с негативными явлениями.

Пассивное и активное значение слова терпимый сталкиваются в известном отрывке из «Письма к съезду» Ленина: Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам… Легко видеть, что первое употребление этого слова (недостаток, вполне терпимый) предполагает пассивное понимание ‘такой, который можно терпеть’, а второе (более терпим, более лоялен) – активное ‘такой, который терпит других’.

Однозначной оценки терпимости и нетерпимости русский язык не содержит. Такая оценка устанавливается лишь в рамках конкретной этической системы. Приведем рассуждение Владимира Соловьева (из «Оправдания добра»):

Особая разновидность терпеливости есть качество, которому присвоено по-русски неправильное в грамматическом отношении название терпимости (passivum pro activo). Так называется допущение чужой свободы, хотя бы предполагалось, что она ведет к теоретическим и практическим заблуждениям. И это свойство и отношение не есть само по себе ни добродетель, ни порок, а может быть в различных случаях тем или другим, смотря по предмету (наприм., торжествующее злодеяние сильного над слабым не должно быть терпимо, и потому «терпимость» к нему не добродетельна, а безнравственна), главным же образом – смотря по внутренним мотивам, каковыми могут быть здесь великодушие, и малодушие, и уважение к правам других, и пренебрежение к их благу, и глубокая уверенность в побеждающей силе высшей истины, и равнодушие к этой истине.

Впрочем, по Соловьеву, это же касается и других видов установки, обозначаемой глаголом терпеть.

Терпеливость (как добродетель) есть только страдательная сторона того душевного качества, которое в деятельном своем проявлении называется великодушием, или духовным мужеством. Тут почти вся разница исчерпывается субъективными оттенками, не допускающими твердых разграничений. <…> С другой стороны, единство внешних признаков может и здесь (как и в предыдущем случае щедрости) прикрывать существенное различие этического содержания. Можно терпеливо переносить физические и душевные страдания или вследствие малой восприимчивости нервов, тупости ума и апатичности темперамента – и тогда это вовсе не добродетель; или вследствие внутренней силы духа, не уступающего внешним воздействиям, –