Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров - Катя Дианина

полностью зависит от талантов фельетониста. Издатель был готов заплатить любую цену, чтобы нанять сообразительного Ч-р-к-ж-и-ва в качестве постоянного автора и тем самым превзойти конкурентов [Дружинин 1958: 122–128][264].

Десятилетием ранее Белинский также отмечал, что фельетонист был «одним из самых характеристических петербургских явлений» [Белинский 1953–1959, 9: 220–221][265]. После публикации очерка И. И. Панаева «Петербургский фельетонист», включенного в «Физиологию Петербурга» (1845) Некрасова, читатель мог узнавать этих журналистов как определенный «тип»[266]. В обычной журналистской манере Панаев набросал коллективный портрет петербургского фельетониста как продажного персонажа среднего таланта, в котором современники могли легко распознать, среди прочих, таких литературных дельцов, как Булгарин и В. С. Межевич [Панаев 1984: 300–301]. Панаев разоблачил коммерцию и конкуренцию как истинные источники вдохновения, стоящие за «литературными» произведениями такого рода авторов. Коммерциализация массовой прессы подчеркивалась и в более позднем произведении Панаева «Петербургский литературный промышленник» (1857), название которого отсылает к другому небезызвестному литературному предпринимателю, издателю ежедневной газеты «Голос» Краевскому [Панаев 1958: 130–139][267]. Панаев собирательно представил всех этих русских журналистов как современные версии Тряпичкина, пресловутого персонажа гоголевского «Ревизора».

Календарь диктовал, какие материалы должны были быть опубликованы в том или ином выпуске газеты[268]. Фельетоны предоставляли самую свежую информацию о культурных новинках столицы; они также предлагали опосредованный допуск к разным зрелищам в городских центрах от Москвы до Парижа. Благодаря фельетону русский читатель мог путешествовать не вставая с кресла даже на всемирные выставки в Лондоне, как это было в 1851 и 1862 годах. Журналист собирал и отбирал факты: «Публицист есть прежде всего летописец, отмечающий беспристрастно те факты, которые в данную минуту проходят мимо него»[269]. Но фельетон представлял собой нечто большее, чем просто фактический репортаж. «На фоне обычного, регулярного газетного материала, фельетон ощущается, как материал сверхобычный, сверхрегулярный, как “приложение” к основной части газеты»[270]. Между тем его репутация в значительной степени зависела от более крупного контекста газеты, в которой он был напечатан: «судьба» фельетона отражала судьбу газеты[271].

Фельетон – это газетная рубрика и малая литературная форма[272]. В своей новаторской работе о фельетонах формалисты подчеркивают именно гибридный характер жанра и его двойную принадлежность как к журналистике, так и к литературе [Тынянов, Казанский 1927: 7][273]. В. Б. Шкловский, например, определяет современный фельетон как «нечто среднее между статьей практического характера, излагающей факты, и тем, что принято называть художественным произведением». Более того, фельетон – «это особый метод (способ) обрабатывать факты» [Шкловский 1930: 27–28][274]. Не так давно Морсон квалифицировал этот «пограничный жанр» как форму, созданную по случаю, открытую изменениям и склонную к игривости и пародии [Morson 1981: 15–16, 21].

В фельетоне литература обращается к внелитературным категориям, фактам повседневной жизни, истории, гражданской культуре и т. д. [Тынянов, Казанский 1927: 6–7]. Расположенный между фактом и вымыслом, фельетон соединяет категории материального и литературного: он переводит ежедневные культурные события в тексты. Написанные с чувством юмора и с определенной долей авторитетности, такие «легкие» тексты служат рекламе и популяризации событий в публичной сфере. В середине XIX века фельетон был единственной формой письма, которая могла непосредственно передавать современную гражданскую культуру грамотному населению в целом, выходя за пределы культурных центров Санкт-Петербурга и Москвы, где происходило больше всего публичных зрелищ. Информативный, злободневный и понятный для широких кругов читающей публики, фельетон в дореволюционной России представлял собой своего рода популярный ежедневный путеводитель по культуре и площадку, где высказывалось общественное мнение.

Автор такой популярной статьи, фельетонист, позиционировал себя как дружественно настроенный спутник читателя. Так, фельетонист В. П., который в 1851 году освещал Великую выставку в Лондоне для «Санкт-Петербургских ведомостей», в качестве предисловия к своему репортажу объявил, что намерен разговаривать с читателем без каких-либо притязаний, как беседуют друзья после ужина «entre la poire et le fromage (‘между грушей и сыром’)»[275]. Именно сугубо персонализированный голос рассказчика отличал фельетон от остальных видов публицистического материала и захватывал массового читателя. Номинально представляя собой форму репортажа, основанного на фактах, фельетон не претендовал на объективность в изложении своего материала. Напротив, язык фельетона был, как правило, «украшен» каламбурами, остротами и всевозможными псевдолитературными метафорами. Дружинин, один из признанных знатоков этого вида текстов, советовал: «Счастье поставщику фельетонов, если в его душе есть маленький запас поэзии и светлых воспоминаний, бросающих яркий свет на все предметы, о которых он говорить хочет» [Дружинин 1865: 224–225]. Хотя большинство фельетонов, особенно в газетах, публиковались анонимно, личность автора с его или ее индивидуальным литературным опытом и идеологическими представлениями была до такой степени вплетена в полотно повествования, что в результате эта изначально журналистская текстовая форма стала граничить с художественной литературой.

Притягательный язык фельетона использовался и в других целях. Так журналист Михневич составил целый словарь современной публичной культуры, написанный в стиле фельетона – «Наши знаковые. Фельетонный словарь современников». В нем были собраны 1000 статей, посвященных хорошо известным общественным деятелям, среди которых было немало фельетонистов. Представляя это оригинальное произведение, Михневич подчеркивал, что его задачей было собрать воедино на всеобщее обозрение всех замечательных современников и представить их читателю в подобающем легком, юмористическом тоне. Таким образом, рядом с историком Бестужевым-Рюминым и государственным деятелем Валуевым мы находим дантиста Вагенгейма, сына некогда знаменитого Вагенгейма, чье имя по воображению Достоевского украшало русский Хрустальный дворец в «Записках из подполья». Серия миниатюрных фельетонов в словаре Михневича юмористически отображала старания, ежедневно вкладывавшиеся в создание этой популярной газетной рубрики [Михневич 1884].

Общественное мнение об изобразительных искусствах также формировалось на основе фельетона, служившего своего рода выставочным пространством внутри газеты. От ежегодной выставки в Академии художеств до показа дрессированных блох в Пассаже, торговой галерее Санкт-Петербурга со стеклянной крышей, газетный фельетон регулярно освещал всевозможные публичные выставки. Сенсационные новинки пользовались особым успехом. Среди наиболее широко рекламируемых мероприятий были следующие достопримечательности городской культуры Санкт-Петербурга: публичные выставки великанов, карликов и египетских мумий в Пассаже, музыкальные концерты в Павловске, канкан на балах по всему городу и зрелищные представления мировых знаменитостей – канатоходца-виртуоза Ж. Ф. Блондена, «резинового человека» О. Прескотта и бородатой женщины Юлии Пастраны, – все они давали представления в российской столице в 1860-е годы[276]. В «Преступлении и наказании» есть великолепная пародия на газетный фельетон, где Достоевский упоминает еще одну группу «знаменитостей» развлекательной сцены Петербурга – И. И. Излера, Бартола и Массимо:

Старые газеты и чай явились. Раскольников уселся и стал отыскивать: «Излер – Излер – Ацтеки – Ацтеки – Излер – Бартола – Массимо – Ацтеки – Излер… фу, черт! А, вот отметки: провалилась с лестницы – мещанин сгорел с вина – пожар на Песках – пожар на Петербургской – еще пожар на Петербургской – еще пожар на Петербургской – Излер – Излер – Излер – Излер – Массимо… А вот…» [Достоевский 1972–1990, 6: 124][277].

Частота, с которой повторяется имя Излера, современного короля индустрии развлечений, помогает нам представить тот избыточный и обыденный материал, который, как правило, составлял колонку сенсаций. Пародия Достоевского имитирует не только типичную тематику фельетона, но и сам способ его репрезентации.

Фельетоны извлекали пользу из «выставочной мании», возникшей после Великой выставки 1851 года. Журналисты со всей Европы, в том числе первые русские иностранные корреспонденты, отправились на поиски как реалистичных, так и фантастических показов. Следующий отрывок из британской