Театральная история - Артур Соломонов

С господином Ганелем у Александра установились ровные приятельские отношения. Они больше не устраивали совместных застолий, но всегда интересовались делами друг друга. А вот с Сергеем отношения непоправимо портились.

Когда Преображенский останавливал на нем взгляд, Саша чувствовал волнение, подобное тому, какое испытывал в первые встречи с Наташей.

Саше нравилось, как Сергей проводит рукой по волнистым волосам, как трогательно нервничает, когда забывает слова, как прячет за показным демократизмом в общении свою искреннюю убежденность в том, что нет на земле актера лучше него.

Наблюдая, как Александр наполняется нежностью в присутствии партнера, Сильвестр испытывал сложные чувства. Роли это пока не вредило. И потому режиссер запретил себе отпускать остроты на этот счет.

Вопрос «Что в наше время происходит с мужчинами?», который для себя (и попутно – для зрителя) разрешал режиссер, стал еще более актуальным из-за метаморфоз, происходящих с Сашей. Однажды Сильвестр сказал Иосифу: «Знаешь, похоже, ты был прав насчет Саши. Очень любопытный организм. Он какие-то тревожные сигналы со сцены посылает. Кажется, мужское исчезает совсем, а на его месте возникает какая-то страшная бесполость, что ли? Не знаю, как сказать точнее. Но в некоторых моментах он меня завораживает».

Если бы Александр это услышал, он бы летал по театру, он бы кричал «браво!» самому себе с утра и до вечера. А если бы он узнал продолжение речи Сильвестра, то наверняка остановил бы свой полет: «Но, Иосиф, в этом и проблема! Его чувства и поведение на сцене имеют к искусству все меньше отношения».

Сильвестр с тревожным вниманием следил за Александром, который все грациознее исполнял Джульетту. На одной из репетиций он заметил, что голос Саши становится все выше, подбирается к женским тонам.

– Саша, прекрати! Это пóшло! Говори своим голосом, не пищи!

– Я непроизвольно, – прошептал Саша.

– А ты следи за собой. На сцене надо контролировать себя. Дома в ванной забываться будешь.

После этой выволочки Сильвестр сделал перерыв раньше намеченного срока, намеренно, чтобы не смазать впечатление от публичного унижения Александра.

Грустный и растерянный, спустился Александр в буфет. Актеры сидели кто парами, кто по трое, Преображенский же сидел один за столиком. Повторял роль. Александр набрался смелости, подсел к нему и зачем-то поздоровался. Сергей ответил сухим кивком головы – для него, всегда приветливого, намеренно лучезарного, это было выражением неприязни. Александр это и заметил, и почувствовал, но не мог оторвать взгляд от красивых рук Преображенского. Сергей пил кофе (бледная рука поднимала чашку, подносила к губам, опускала чашку) и читал роль (длинные пальцы еле заметно шевелились на листе бумаги). Александр закрыл глаза, и вдруг ему почудилось, что он видит, как над бескрайней гладью воды собирается дождь. Александру вдруг стало легко и просторно, он видел, как первые капли падают в воду, исчезают в ней, на смену им летят другие, исчезают, летят другие, исчезают, летят… Он знал, что стоит ему открыть глаза, он увидит Сергея, его руки, в которых чашка и роль.

Преображенский заметил, что Саша мечтательно сомкнул ресницы, и понял, как комично-неприлично выглядят они сейчас со стороны. Он встал из-за стола и, пройдя мимо ехидно улыбавшихся коллег, вышел из буфета. Когда Александр открыл глаза, то увидел пустой стол, на нем – чашку с черной водой, испускающую белый пар.

Вскоре Саша настолько погрузился в свои переживания, что перестал на репетициях заботиться о театральном выражении эмоций. Его «купание в своих чувствах» прервал крик режиссера: «Думаешь, если ты где-то в уголке сцены будешь стоять и нежно любить, мы тебе поверим? Показывай чувства! Действуй, как влюбленный! Действуй, а не люби! Это никому не интересно».

Скандал назревал, скандал копился и прорвался во время репетиции сцены на балконе. Костюмы еще не были готовы. «И слава богу! – думал Сергей. – Не хватало только, чтоб этот малахольный объяснялся мне в любви в женском платье!» Александр вышел на авансцену и в свете одинокого луча простонал: «О горе мне!» Сергей, мобилизуя весь свой талант и профессионализм, призвав на помощь стремительно покидающее его самообладание, произнес:

Толпа следила не с земли, а из зрительного зала. Актеры специально собрались полюбоваться на эту сцену.

Саша повернулся к Сергею лицом. Чем более томно смотрел он на Сергея, тем больше тихих, но злобных острот летело из зала на сцену. Даже присутствие Сильвестра не останавливало актеров – ведь они были в толпе, найти виновника невозможно, а наказывать всю труппу режиссер не станет.

Хохот посверкивал то слева, то справа, то из самой гущи актерской стаи. Сергей остановился и громко сказал:

– Сильвестр Андреевич, это становится невыносимым.

Режиссер выдержал паузу.

– Репетиция окончена. А вы, Александр, зайдите ко мне в кабинет.

Внезапное «вы» обдало Сашу холодом, ведь Сильвестр всегда ему «тыкал», и это вызывало у актера чувство близости с Хозяином.

И вот он снова, как до судьбоносного назначения, стоял перед черной дверью. Помощница режиссера смотрела на Александра с почти непристойным любопытством: «Заходите. Он ждет. У него для вас пять минут».

Александр, чтобы успокоиться, несколько раз вдохнул и выдохнул – медленно, еще медленнее, еще мед-лен-не-е, и – быстро открыл дверь, переступил через порог, закрыл дверь.

Александр сразу почувствовал, что сидящий за большим столом Сильвестр не будет с ним ласков. Глаза режиссера, меняющие цвет в зависимости от эмоционального состояния, сейчас были черными. По крайней мере, Саше так показалось.

Справа от хозяина театра сидел Иосиф. Он, как подумал Александр, из принципа не смотрел на вошедшего актера, а что-то чертил в своем блокнотике.

– Не сходи с ума, – начал свою речь Сильвестр неожиданно тихо. – Люби, кого хочешь. Хоть Стравинскую, если тебя это вдохновит! Но если ты будешь этой любовью ограничиваться, в одну секунду перестанешь быть Джульеттой. Играй! Не только чувствуй, а играй! Саша! Ты меня понял?

Услышав это «ты», Саша обрадовался, но нерешительно, робко, сомневаясь.

– То, что ты чувствуешь, – никакое не искусство, – шипел режиссер. – Это сиропчик из любви и нежности. Пей его дома! Зритель не придет полюбоваться на то, как Саша Сережу полюбил. Зритель ходит в театр! И ты пока ходишь в театр, а не в дом свиданий. Ты меня понял.

Последнюю фразу режиссер сказал утвердительно: точка в конце предложения обжалованию не подлежала. Но Саша, почти исчезая от страха, все же подал апелляцию:

– Не очень.

Негромко, медленно, отделяя одно слово от другого четкой, мгновенной паузой, Сильвестр произнес: