Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше - Стивен Пинкер

И вот тут-то несентиментальная история и статистическая грамотность способны изменить наш взгляд на современность. Они демонстрируют, что ностальгия по мирному прошлому — крупнейшее заблуждение из всех. Сегодня мы знаем, что у нецивилизованных народов, чья жизнь так романтизирована в современных детских книжках, уровень насильственной смертности был выше, чем у солдат двух мировых войн. Романтический взгляд на европейское Средневековье предпочитает не замечать изысканно оформленных пыточных инструментов и ничего не знает о тридцатикратно большем риске насильственной смерти в те времена. В века, по которым люди испытывают ностальгию, жене прелюбодея могли отрезать нос, восьмилетнего ребенка — повесить за кражу, семью заключенного — заставить платить за снятие оков, женщин, обвиненных в ведьмовстве, распиливали пополам, а матросов секли до кровавого месива. Общепринятые моральные принципы нашего века, осуждение рабства, войны и пыток в те времена показались бы слащавой сентиментальностью, а наше представление об универсальных правах человека никому не было бы понятно. Геноцид и военные преступления не попадали в исторические хроники только потому, что в прошлом им не придавали большого значения. С расстояния 70 лет, прошедших с последней мировой войны и геноцида первой половины ХХ в., мы видим: они не предвещали худшие времена и не стали новой нормой, к которой придется привыкать. Это были локальные вершины трагедии, с которых человечество неравномерными шагами спускалось все эти годы. Идеологии, вдохновлявшие их, не стали частью современности — это атавизмы, закончившие свои дни в мусорной корзине истории.

Силы современности — разум, наука, гуманизм, права человека, — конечно, не толкали мир только и исключительно в одну сторону; они не перенесут нас в Утопию и не положат конец всем страданиям и столкновениям, сопутствующим человеку на жизненном пути. Но кроме преимуществ в здоровье, знаниях и опыте, которые принесла современность, нам стоит отдать ей должное и за ту роль, что она сыграла в снижении уровня насилия.

~

Для авторов, заметивших спады насилия, их изобилие, наблюдающееся на множестве временных шкал и уровне магнитуд, окутано тайной. Джеймс Пейн писал о соблазне списать их на «работу высших сил», о процессе, который кажется «почти магическим»[1949]. Роберт Райт чуть не поддался этому соблазну, задавшись вопросом, не является ли сокращение конкуренции с нулевой суммой «доказательством бытия Бога», намеком на «существование высшего смысла» или историей, написанной «космическим автором»[1950].

Я без труда могу справиться с этим искушением, но соглашусь, что огромное количество наборов данных, подтверждающих, что насилие, хоть и неравномерно, но сокращается, — загадка, над которой стоит задуматься. Какой смысл можем мы извлечь из ощущения, что история человечества движется в направлении, указанном некой стрелкой? Где эта стрелка, вправе мы спросить, и кто ее начертал? И если тот факт, что столь многие исторические силы развиваются в благоприятном для нас направлении, не предполагает божественной принадлежности руки, нарисовавшей стрелку, может ли он подтвердить идею морального реализма о том, что нравственные истины находятся где-то вне нас и нам нужно их открывать, так же как мы открываем законы естественных наук и математики?[1951]

Мой взгляд таков: дилемма пацифиста как минимум проясняет эту загадку и показывает, что неслучайное направление исторического развития берет начало в реальности, которая формирует наши концепции морали и смысла. Человечеству от этой дилеммы не избавиться, потому что интересы людей не совпадают, физическая уязвимость делает нас легкой добычей, а искушение эксплуатировать других, чтобы не позволить им поживиться за наш счет, обрекает стороны на конфликт и взаимные убытки. Односторонний пацифизм — проигрышная стратегия, а взаимный мир недосягаем. Эти сводящие с ума обстоятельства прописаны в математической структуре матрицы вознаграждений, и в этом смысле они часть природы реальности. Неудивительно, что древние греки обвиняли в своих войнах капризных богов, а евреи и христиане взывали к высоконравственному божеству, которое может подкрутить баланс вознаграждений в ином мире и, следовательно, изменить структуру стимулирования в этом.

Природа человека, какой оставила ее нам эволюция, не способна перенести нас в благословенную мирную клетку в верхнем левом углу матрицы. Мотивы вроде алчности, страха, доминирования и похоти продолжают тянуть нас в сторону агрессии. И хотя основной обходной путь — угроза отплатить той же монетой — может привести нас к сотрудничеству в повторных раундах игры, в реальной жизни месть, неверно отмеренная искажениями эгоистичности, часто приводит нас к повторяющимся циклам вражды, а не к стабильному сдерживанию.

Но природе человека свойственны и мотивы, влекущие нас в мирную клетку — сочувствие и самоконтроль. Она оснащена каналами связи — языком — и оборудована открытой системой комбинаторного мышления. Когда система очищается в горниле полемики, а продукты ее сохраняются в письменности и в других формах культурной памяти, она способна придумать способы изменить структуру вознаграждений и сделать мирную клетку неотразимо привлекательной. Не последняя среди этих тактик — сверхрациональное обращение к другой абстрактной черте реальности — взаимозаменяемости перспектив, неуникальности наших узких и ограниченных точек зрения. Это разрушает дилемму, объединяя вознаграждения антагонистов в одно.

Только раздутое чувство собственной значимости может заставить считать наше желание избавиться от дилеммы пацифиста высшей целью Вселенной. Но это желание, как кажется, действительно связано с не совсем материальными обстоятельствами и потому отличается от желаний, подтолкнувших нас к изобретению рафинированного сахара и центрального отопления. Сводящая с ума структура дилеммы пацифиста — абстрактная черта реальности. Абстрактно и самое целостное ее решение, взаимозаменяемость перспектив, — принцип, лежащий в основе Золотого правила и его аналогов, сформулированных во множестве других моральных традиций. Наш разум боролся с этими аспектами реальности на протяжении всей истории — точно так же, как бился над законами логики и геометрии.

Отказаться от разрушительного противостояния — цель не космическая, но человеческая. Защитники религии долго настаивали, что в отсутствие божественных эдиктов мораль никогда не найдет внешней по отношению к человеку точки опоры. Люди смогут преследовать лишь эгоистичные интересы, возможно слегка облагороженные вкусом или модой, и будут приговорены к жизни в релятивизме и нигилизме. Теперь мы понимаем, почему этот аргумент ложный. Поиск земных путей, какими человеческие существа могут прийти к процветанию, в том числе приемов, призванных преодолеть трагедию внутренней склонности к агрессии, — самая достойная цель для каждого из нас. Эта цель благородней присоединения к небесному хору, растворения в космическом духе или реинкарнации в высшую форму жизни, потому что ее может обосновать любой мыслящий — ее не нужно внушать случайным группам людей с помощью силы, традиции или харизмы вождя. Факты и цифры, собранные в этой книге, показывают, что на пути к этой цели мы способны добиться прогресса — прогресса неполного и неравномерного и тем не менее бесспорного.