Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше - Стивен Пинкер

Что еще важнее, эскалатор разума, порою замедляясь, останавливаясь, а то и давая задний ход, увозит нас прочь от трайбализма, идеалов авторитета и высшей чистоты в сторону гуманизма, классического либерализма, независимости и прав человека (глава 9). Гуманистическая система ценностей, которая ставит на первое место благополучие человека — продукт разума, потому что ее можно обосновать. С ее постулатами согласится любое сообщество мыслящих людей, каждый из которых ценит собственные интересы и готов договариваться с другими, опираясь на разумные доводы, в то время как общинные и авторитарные ценности ограничены племенем или иерархией (главы 4 и 9).

Когда волна космополитизма привносит в общественный диалог самые разные мнения, когда свобода слова позволяет дискуссии развиваться в любом направлении, когда уроки провалившихся исторических экспериментов известны всем, системы ценностей развиваются в направлении либерального гуманизма (главы 4–9). Это подтверждается недавним крахом тоталитарных идеологий, сокращением числа проявлений геноцида и войн, разожженных ими, это демонстрирует динамика революций прав, в ходе которых аргументы, доказывающие необоснованность подавления расовых меньшинств, распространились и на дискриминацию женщин, детей, гомосексуалов и животных (глава 7). И столь же ясно это заметно в том, что со временем такие перемены захватили и консерваторов, которые первоначально им сопротивлялись. Исключения лишь подтверждают правило: замкнутые общества, изолированные от идей внешнего мира, где правительство и Церковь затыкают рот прессе, — это как раз те общества, что наиболее упрямо сопротивляются гуманизму и преданы своим племенным, авторитарным и религиозным идеологиям (глава 6). Но и они не смогут вечно сопротивляться либерализующей волне нового электронного Государства словесности.

Метафора эскалатора, предполагающая, что изменчивая идеологическая мода все же развивается в определенном направлении, может показаться слишком уж прогрессистской, либеральной и исторически наивной. Но факты ее подтверждают. Мы видели множество примеров тому, как либеральные реформы, зародившиеся в Западной Европе или на берегах Америки, со временем заимствовались и более консервативными регионами мира (главы 4, 6 и 7). И мы наблюдали корреляции и даже одну-две причинно-следственные связи между хорошо развитыми мыслительными способностями и открытостью к сотрудничеству, демократии, классическому либерализму и ненасилию (глава 9).

Снижение уровня насилия, скорее всего, самое значительное и самое недооцененное достижение в истории нашего вида. Его последствия затрагивают самую суть наших верований и ценностей — ничто для нас не может быть важнее ответа на вопрос, изменяются ли с ходом веков условия человеческого существования, а если да, то к лучшему или же к худшему. На кону стоят концепция грехопадения, моральный авторитет религиозных писаний и священноначалия, вопрос о врожденной безнравственности или, наоборот, милосердии, свойственном природе человека, проблемы движущих сил истории и этической оценки природы, общества, традиций, чувств, разума и науки. Пытаясь описать и объяснить спады насилия, я извел тонну бумаги и не готов извести еще столько же, изучая их последствия. Но я все же закончу свою книгу двумя наблюдениями над вероятными следствиями исторического спада насилия.

Первое касается вопроса, как нам следует оценивать современность — изменение жизни человека с помощью науки, технологии и разума и сопутствующий ей отказ от идеалов веры, обычая, общинности, традиционных авторитетов и единения с природой.

Презрение к современности — неизменная составляющая социальной критики наших дней. Скучают ли люди по тихой жизни в маленьких городках, по экологической безопасности, общинной сплоченности, по семейным ценностям или религиозной вере, по примитивному коммунизму или жизни в гармонии с природой, все они страстно желают повернуть время вспять. Что дали нам технологии, говорят они, кроме отчуждения, эксплуатации, социальной патологии, потерянного смысла жизни и культуры потребления, разрушающей планету, лишь бы обеспечить желающих типовыми домами, внедорожниками и телевизионными реалити-шоу?

Жалобы на изгнание из рая далеко не новость, как показал историк Артур Херман в книге «Идея упадка в западной истории» (The Idea of Decline in Western History)[1947]. В 1970-х, когда романтическая ностальгия по прошлому окончательно укоренилась, статистики и историки начали копить факты в ее опровержение. Заголовки их книг говорят сами за себя: «Хорошая новость: плохие новости неверны» (The Good News Is the Bad News Is Wrong), «Время работает на нас» (It’s Getting Better All the Time), «Старые добрые деньки были ужасны!» (The Good Old Days — They Were Terrible!), «Обоснование разумного оптимизма» (The Case for Rational Optimism), «Мир становится лучше» (The Improving. State of the World), «Парадокс прогресса» (The Progress Paradox) и опубликованные недавно книги Мэтта Ридли «Разумный оптимист» (The Rational Optimist) и Чарльза Кенни «Перемены к лучшему»[1948].

Защитники современности рассказывают, как выглядела ежедневная жизнь до века технологий и изобилия. Наши предки, напоминают они, страдали от вшей и паразитов и жили над выгребными ямами, переполненными их собственными нечистотами. Питание было невкусным, однообразным и нерегулярным. Медицина не продвинулась дальше пилы хирурга и щипцов дантиста. Мужчины и женщины работали от рассвета и до заката, а с закатом погружались в кромешную тьму. Зима означала месяцы голода, скуки и невыносимого одиночества в заметенных снегом фермерских домишках.

Но нашим предкам приходилось обходиться не только без телесного комфорта в быту. Они были лишены высших, благородных сторон жизни — знаний, красоты, контактов между людьми. До недавнего времени никто никогда не уезжал дальше нескольких миль от места, где родился. Никто ничего не знал о необъятном космосе, предыстории цивилизации, происхождении жизни, генетическом коде, микромире и составных элементах материи и жизни. О музыкальных записях, доступных книгах, мгновенно поступающих мировых новостях, о репродукциях великих картин, о кинофильмах нельзя было и мечтать, не говоря уже о том, чтобы всегда иметь их под рукой — в коробочке, вмещающейся в карман рубашки. Если дети уезжали в другую страну, родители могли больше никогда не увидеть их лиц, не услышать голоса и не познакомиться с внуками. А ведь есть еще и дар самой жизни, преподнесенный нам современностью: ее значительно увеличившаяся продолжительность, матери, не умирающие в родах, дети, пережившие младенчество. Прогуливаясь по старым кладбищам Новой Англии, я всегда ужасаюсь обилию крошечных могилок и горьких эпитафий: «Эльвина Мария, умерла 12 июля 1845 года в возрасте 4 лет и 9 месяцев. Прости наши слезы и рыдания родителей. Здесь спит вечным сном увядший цветочек».

Ни один романтик никогда не сел бы в машину времени, чтобы отправиться в прошлое, но, даже зная об этом, ностальгирующие всегда могли выложить моральный козырь: переизбыток насилия в наши дни. Как минимум, говорят они, нашим предкам не приходилось беспокоиться об уличном бандитизме, школьной стрельбе, террористических атаках, Холокосте, мировых войнах, «полях смерти», напалме, ГУЛАГе и ядерном уничтожении. Да, ни один «боинг», антибиотик или айфон не стоит страданий, которыми нам грозят современные технологические прорывы.