Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше - Стивен Пинкер

Таким образом, феминизация — а именно прямое наделение женщин политической властью, девальвация понятия мужской чести, популяризация брака на условиях женщин, поддержка права девочек на рождение, а женщин — на контролирование своих репродуктивных возможностей — это сила, снижающая уровень насилия. Регионы, отставшие от этого исторического марша, отстали и в снижении уровня насилия. Но данные переписей населения по всему миру показывают, что даже в самых темных в этом отношении странах существует значительный подавленный запрос на предоставление женщинам прав и возможностей, и многие международные организации стараются его развить (главы 6 и 7). И это вселяет надежду на дальнейшее уменьшение числа жестоких конфликтов в мире — если не сегодня, то хотя бы в будущем.

Последние две усмиряющие силы лишают насилие его психологических выгод. Первая из них — расширение круга сочувствия. Предположим, жизнь в космополитическом обществе, в котором нам приходится вступать в контакт с различными группами людей и порою смотреть на мир с их точки зрения, меняет нашу эмоциональную реакцию на обстоятельства их жизни. Доведем это рассуждение до логического конца: наше собственное благополучие теперь так тесно зависит от благополучия окружающих и наоборот, что мы действительно любим наших врагов и чувствуем их боль. Выигрыши потенциальных соперников будут просто суммироваться с нашими собственными, и пацифизм станет гораздо предпочтительнее агрессии (рис. 10–5).

Конечно, абсолютное совпадение интересов всех живых существ недостижимо, как нирвана. Но если интересы других станут для нас хотя бы чуточку важнее, скажем повысится наша восприимчивость к уколам совести при мысли о порабощении, пытках или убийстве других, вероятность агрессивных действий в их отношении может снизиться.

Мы познакомились с доказательствами существования двух этих звеньев причинно-следственной цепи: внешние события расширяют возможности для принятия перспективы, а психологическая реакция превращает принятие перспективы в сочувствие (главы 4 и 9). Технологический прогресс в книгопечатании и логистике, начавшись в XVII столетии, создал Государство словесности и проложил дорогу революции чтения, из которой выросла революция Гуманитарная (глава 4). Все больше людей читали книги, в том числе художественные, которые помогали им проникнуть в чужое сознание, и сатирические, побуждавшие их подвергать сомнению принятые в обществе нормы. Наглядное изображение страданий, причиняемых рабством, садистскими наказаниями, войной, жестокостью к детям и животным, предшествовало реформам, которые запрещали или ограничивали такие обычаи. Конечно, «после того» не значит «вследствие того», но лабораторные исследования показывают, что выслушивание или чтение рассказа от первого лица может пробудить сочувствие людей к рассказчику или как минимум сделать такое сочувствие возможным (глава 9).

Грамотность, урбанизация, мобильность и доступность средств массовой информации в XIX и ХХ вв. непрерывно росли, а во второй половине ХХ в. возникла глобальная деревня, обитатели которой получали все больше информации о жизни других, непохожих на них людей (главы 5 и 7). Как Государство словесности и революция чтения проложили путь Гуманитарной революции XVIII в., так глобальная деревня и электронная революция, возможно, поспособствовали Долгому миру, Новому миру и революциям прав ХХ столетия. Хотя мы не можем доказать экспериментально, что воздействие средств массовой информации ускорило движение за гражданские права, усилило антивоенные настроения и способствовало падению коммунизма, исследования принятия перспективы-эмпатии выглядят многообещающе, а ряд связей между космополитическим смешением народов и распространением гуманистических ценностей доказан статистически (главы 7 и 9)[1945].

Расширяющийся круг и эскалатор разума приводятся в движение одними и теми же экзогенными причинами, в частности грамотностью, космополитизмом и образованием[1946]. Усмиряющий эффект того и другого можно проиллюстрировать и совпадением интересов в дилемме пацифиста. Но расширяющийся круг (в том смысле, в каком я использовал этот термин) и эскалатор разума концептуально различны (глава 9). Первый — это принятие точки зрения другого и представление себе его или ее эмоций, как если бы они были вашими. Второй — восхождение к высшей, сверхрациональной точке зрения, принятие перспективы вечности, взгляд из ниоткуда — и уравнивание своих интересов с интересами ближнего.

У эскалатора разума есть и дополнительный внешний источник — природа реальности с ее логическими отношениями и эмпирическими фактами, которые не зависят от психологического склада мыслящего, пытающегося ими овладеть. Люди постоянно совершенствовали институты знания и разума, выкорчевывали предрассудки и противоречия из своей системы убеждений, а значит, просто обязаны были прийти к определенным выводам, подобно тому как человек, овладевший правилами арифметических действий, обязательно придет к совершенно определенным результатам вычислений (главы 4 и 9). И зачастую выводы, к которым приходят люди, побуждают их реже прибегать к насилию.

В этой книге мы не раз читали, насколько полезно бывает решать проблемы, прибегая к помощи разума. В разные исторические периоды убийства из суеверия — человеческие жертвоприношения, охота на ведьм, кровавые наветы, инквизиция и огульные обвинения по этническому признаку — прекращались, как только фактические предпосылки, на которых они основывались, рассыпались под испытующим взглядом интеллектуально развитых личностей (глава 4). Тщательно обоснованные выступления против рабства, деспотизма, пыток, религиозных преследований, жестокости к животным, грубого обращения с детьми, насилия в отношении женщин, необоснованных войн и преследования гомосексуалов были не просто пустой болтовней — они влияли на решения, принимаемые людьми и организациями, которые прислушивались к аргументам и начинали реформы (главы 4 и 7).

Конечно, не всегда можно отделить эмпатию от разума, сердце от головы. Но ограниченный радиус действия эмпатии, ее ограниченность похожими на нас и близкими к нам, предполагает: эмпатия нуждается в том, чтобы свойственное разуму стремление к справедливости сдвигало стратегии и нормы в сторону реального сокращения насилия в мире (глава 9). Я имею в виду не только законодательные запреты актов насилия, но и институты, созданные специально, чтобы ослабить его соблазны. В ряду этих тщательно продуманных приспособлений — демократическое правительство, антивоенные меры Канта, движения по примирению в развивающемся мире, ненасильственные движения сопротивления, международные миротворческие операции, реформы, направленные на профилактику преступности и цивилизационные достижения 1990-х, а также тактики сдерживания, санкций и осмотрительного взаимодействия на международной арене, созданные, чтобы дать лидерам стран дополнительные возможности, не ограничивая их игрой в «кто первый струсит», которая привела к Первой мировой войне, или политикой умиротворения агрессора, которая привела ко Второй (главы 3–8).