Ночь империи - Дарья Богомолова

Пять лет назад фаворитку себе нашёл и Владыка. Она под ним крайне выразительно стонала, целовала его слюнявые губы и обнимала его дряблое тело, шепча на ухо всякие нежности. Олли была не против, но на официальных выходах в свет всё ещё улыбалась и терпела его смазливые поцелуи в щёку.

Олли не хотела детей. Не от него. Она была бы рада смотреть на таких же, как она, малюток с огненными волосами и глазами цвета неба, но знала, что от этого существа детей ни за что не полюбит. Когда она первый раз пришла к дворцовой повитухе и в слезах упрашивала её помочь, женщина, конечно, отказала. Рыдавшую, Олли нашёл фаворит сокольничий. Завёл в башню и убежал куда-то, а потом вернулся с регентом, заспанным, но умело изображавшим бодрость тела и духа.

Регент привёл Олли повитуху, которой было плевать, кому и зачем – она просто делала своё дело. «Однажды они поймут, что Вы делаете, сударыня,– сказал регент в тот день,– и тогда Вас запрут в самой дальней комнате, открывая двери только, чтобы подать Вам еду».

Сидя на балконе своих покоев, Олли жмурилась на солнце и улыбалась. Этим утром дворец содрогнулся от страшной вести – Владыка, свет и солнце великой империи Эрейи, скончался во сне после ста тридцати лет успешного правления. Показательно рыдая у постели погибшего, она с трудом сдерживала радостный смех.

– Вот я и думаю, госпожа моя,– её самарта, знавшая все чаянья своей госпожи, поставила на столик серебряный поднос с фруктами.– Что же теперь будет? Наследников нет, а сударыня Офра не имеет ни на что прав. Не нарешают ли они там чего, запершиеся в покоях Его Высокопревосходительства.

– Не нарешают,– Олли взяла с подноса персик и разломила его на две части, одну отдавая самарте.– Я слышала, Мортем завещал, что в случае смерти его сына власть перейдёт только тому, кто с ним рядом был.

Когда Мортем Жестокий понял, что болезнь его не оставит и заберёт к праотцам, в своём посмертном указе он поручил назначить своего единственного сына наследником. Зная, что в одиночку с правлением принц не справится, к нему он приставил регента – того, кем надеялись быть и кого ненавидели многие. Этот человек, по слухам, появился при дворе не больше, чем за десять лет до смерти Жестокого. Аккуратный, маленького роста, улыбавшийся донельзя приятно – на его бледных щеках появлялись от этого действия маленькие ямочки – он быстро стал Мортему другом, с которым Владыка нередко советовался.

Придворные подозревали его в манипуляции правителем, и только больше уверились в этой мысли, когда регент оказался упомянут в указе.

Ниже почти всех мужчин при дворе, он был ростом чуть выше самой Олли, и девушка заметила это отнюдь не в первую встречу. Его рост не бросался в глаза, если не прислушиваться к шепоткам окружавших, мужчину недолюбливавших; регент был обаятелен, начитан и не лез за словом в карман. В редкие встречи Олли заслушивалась его рассказами и рассуждениями, а другие, меж тем, ворчали друг другу о том, что он маловат, да бледен, что лесная поганка. То и дело ещё фыркали мужчины, проходя мимо него, что длиннее волос ни у одной бабы не видели.

Олли заметила и это только, когда однажды сидела у него в кабинете, а регент вздумал вдруг наклониться вперёд, но сам себя и дёрнул. Он иногда забывал о своей чёрной гриве длиной до колен и садился на неё.

Сидя на своём балконе и радуясь тому, что овдовела, Олли вдруг с удивлением осознала, что для неё регент был скорее забавным и обаятельным, нежели угрозой хоть в чём-то. Он по возможности скрашивал будни супруги Владыки, отлучённой от подруг из южного крыла, все эти двадцать лет.

С края балкона можно было свеситься, чтобы посмотреть во внутренний двор, а звуки и так долетали до этой стороны. Только благодаря этому Олли услышала цокот копыт и воинственные восклики стражи, приветствовавшей новоприбывших.

Покинув своё место, девушка перегнулась через перила и прищурилась.

Прибыли Великие генералы.

3.

Традиции в империи Эрейи создавались и укоренялись на своих законных местах в течение многих и многих веков – неважно, шла речь о правилах замужества и получения наследства, или об устройстве военной верхушки.

Новые правила создавались, вне всякого сомнения. Уставам, законам и поправкам к этим самым законам не было конца, но некоторые вещи, как ни пытались их сместить с увековеченной позиции, каким-то чудом на ней все равно удерживались.

К таковым можно было смело отнести практику выбирать Великих генералов. Всего их было пять, и каждый должен был быть трижды героем империи, при этом максимум пять раз видевший в своей жизни поражение. Если задумываться, становилось не по себе от того, сколько войн нужно проводить, чтобы обновлять состав великолепной пятёрки хотя бы раз в сто лет. Понимание, что на всех сражений не наберёшься, а трижды герои и вовсе – редкость, видимо, имело определённое влияние; не совсем, однако, то, которое хотелось. Великие генералы были, никто от них не избавлялся, но обновлялись они так же редко, как могли бы обновляться Владыки, не будь на их место так много инициативных претендентов.

Лично Самаэль Гринд мог без проблем вспомнить, что, почти сто пятьдесят лет назад заступая на должность, принимал меч из рук у бессмертного, который разве что не оставлял за собой дорогу из песка, должного из него сыпаться. По слухам, тот старик получал чин ещё при дедушке Мортема Жестокого. Самаэль до сих пор не признал, что дурно ему тогда стало не от волнения, а от осознания того, что обнял его, поздравляя с повышением по службе, должный гнить в земле реликт.

Нынешний набор можно было считать молодым – самым старшим был первый из них, генерал Сонрэ. Отвратительная тварь восьмисот лет от роду, он уже обзавёлся морщинами, а дурной характер имел, говорили, с рождения. Солдаты, пока он не слышал, шутили, что Сонрэ, родившись, наорал на мать за то, что та его родила не по уставу.

Удивительным образом в этом рослом, плечистом мужчине со светлой копной коротко стриженных волнистых волос уживалась фанатичная любовь к следованию всем правилам, какие только есть, и жажда наживы. В тот день, когда они сажали на престол сына Мортема, тави Сонрэ разве что не вплотную прижимался к бедному ребёнку, и так напуганному количеством народа, и шёпотом ворчал ему на ухо что-то о Владыке, который и солнце, и луна, и мать с отцом для каждого в империи. В тот день регент, оказавшийся недалеко от остальных Великих генералов, фыркнул себе под нос, что Сонрэ, если не остановить, и постель с правителем разделит. Это замечание, казалось бы, никому толком не адресованное, стало у соратников сударя Сонрэ притчей во языцех.

Нынешнему претенденту на трон стоило опасаться за сохранность всего себя разом: генерал, судя по нахмуренным бровям, был настроен решительно.

Энтузиазм и пылкость старшего из тави только подтвердились, когда оставшиеся четыре, въехав на внутренний двор, увидели его, расхаживавшего взад-вперед перед крыльцом. Ждал возможности гаркнуть на всех четверых и обвинить в беспечности: обычно ему было неважно, что всем нужно было ехать не с соседней улицы, а из разных концов столичной области.