Серафина - Рейчел Хартман

На первые две недели мне было достаточно дел, но тут внезапно навалились еще и похороны, добавив нам забот. Виридиуса вывела из строя подагра, так что вся музыкальная программа целиком оказалась на моих плечах.

Тело принца Руфуса унесли в склеп в сопровождении только королевской семьи, духовенства и самых важных гостей. Церковный хор спел «Отход», и толпа начала разбредаться. Я уползла назад, в апсиду. Мне никогда еще не приходилось выступать перед аудиторией больше одного-двух человек, поэтому и волнение до выступления, и усталость после явились совершенной неожиданностью.

Святые на Небесах, я словно стояла обнаженной перед целым миром.

Кое-как обошла музыкантов, подбодряя их и наблюдая за сборами. Гантард, мой самопровозглашенный ассистент, подскочил ко мне сзади и нежданно хлопнул ладонью по плечу.

— Госпожа концертмейстер! Это было бесконечно красиво!

Я устало кивнула в знак благодарности и вывернулась из-под его руки.

— Вас хочет видеть какой-то старик, — продолжил Гантард. — Он появился во время выступления, но мы его задержали.

Он махнул рукой в сторону капеллы, в которой околачивался пожилой мужчина. Темный цвет его лица указывал, что он приехал из далекой Порфирии. Седеющие волосы были забраны в аккуратные косы, лицо морщилось в улыбке.

— Кто он?

Гантард пренебрежительно встряхнул стрижеными под горшок локонами.

— У него есть шайка танцоров, которые исполняют пигеджирию, и вздорная уверенность, что мы захотим нанять их для похоронных церемоний. — Губы Гантарда изогнулись в той самой усмешке, одновременно осуждающей и завистливой, с которой гореддцы всегда говорят о декадентстве иноземцев.

Я ни за что не подумала бы о том, чтобы включить в программу пигеджирию — мы, гореддцы, на похоронах не танцуем. Но нельзя же было просто так стерпеть Гантардову ухмылку.

— Пигеджирия — древний и уважаемый в Порфирии танец.

Гантард фыркнул.

— «Пигеджирия» буквально переводится как «виляние задницей»! — Он бросил нервный взгляд на святых в нишах и, заметив, что некоторые из них хмурились, набожно поцеловал костяшки пальцев. — Короче, труппа его сейчас в монастыре пугает монахов.

Чувствуя, как начинает болеть голова, я отдала ему флейту.

— Верни ее хозяину. И отошли этих танцоров… только повежливей, пожалуйста.

— Вы уже уходите? — удивился Гантард. — Мы с ребятами собирались пойти в «Веселую макаку». — Он положил ладонь на мою левую руку.

Я замерла, борясь с порывом оттолкнуть его или убежать. Сделала глубокий вдох.

— Спасибо, но я не могу. — И отодрала его руку со своего предплечья, надеясь, что он не обидится.

Судя по лицу, все же обиделся. Немного.

Он был не виноват — ему-то казалось, что я нормальная, что до моей руки можно вот так спокойно дотронуться. Мне ужасно хотелось подружиться с кем-нибудь на работе, но каждый раз, словно день вслед за ночью, за желанием следовало предостережение: ни на секунду нельзя терять бдительность.

Я повернулась к клиросу, чтобы забрать свою накидку, а Гантард поспешил выполнять поручения. Тут за спиной раздался вскрик старика:

— Леди, подождите! Абдо пройти весь этот путь, только чтобы встретить вас!

Глядя прямо перед собой, я нырнула на лестницу и скрылась с его глаз.

Монахи закончили петь «Отход» и начали снова, но храм был еще наполовину полон — казалось, никто не хотел уходить. Принца Руфуса в народе любили. Я едва знала его, но, когда Виридиус представил нас, он говорил со мной ласково, блестя глазами. Видно, успел так же наблестеть половине города, судя по количеству людей, которые копошились в нефе, приглушенно переговариваясь и горестно качая головами.

Руфус был убит во время охоты, и королевская стража не нашла никаких улик, указывающих на то, кто это сделал. Отсутствие головы предполагало драконов — по крайней мере, некоторые так считали. Скорее всего, саарантраи, которые присутствовали на похоронах, очень хорошо понимали это. Осталось лишь десять дней до прибытия ардмагара и четырнадцать дней до годовщины мирного соглашения. Если принца Руфуса убил дракон, то время он выбрал на редкость неудачно. В народе из-за всего этого и так уже бродили волнения.

Я хотела было выйти через южные двери, но до них оказалось не добраться из-за каких-то строительных работ. На полу валялось нагромождение деревянных и металлических труб. Пришлось идти дальше по нефу к главному входу, следя краем глаза, чтобы из-за какой-нибудь колонны не выпрыгнул мой отец.

— Спасибо! — воскликнула пожилая фрейлина, когда я проходила мимо, и прижала руки к сердцу. — Еще никогда меня так не трогала музыка.

Я благодарно кивнула, не останавливаясь, но ее энтузиазм привлек внимание других придворных, стоявших поблизости.

— Превосходно! — услышала я.

— Безупречно!

Я скромно кивала и пыталась улыбнуться, уворачиваясь от рук, которые тянулись к моим. Пока я прокладывала себе путь в толпе, улыбка у меня на лице, по ощущениям, застыла и стала пустой, точно как у саарантраи.

Проходя мимо кучки людей в домотканых белых рубахах, пришлось на всякий случай накинуть на голову капюшон.

— Я похоронил столько народу, что и посчитать не могу — да пируют они все на Небесах, — заявил громила в натянутой на голову белой войлочной шляпе, — но ни разу не видел Небесной лестницы — до сегодняшнего дня.

— Никогда не слышал, чтоб так играли. Как-то даже не по-женски, вам не показалось?

— Может, она иностранка. — Они рассмеялись.

Я крепко обхватила себя руками и ускорила шаг; на пороге поцеловала костяшки пальцев, подняв их к Небесам, потому что так подобает делать каждому выходящему из храма, даже если этот каждый… я.

Вырвавшись на улицу, залитую тусклым дневным светом, я глубоко вдохнула чистый холодный воздух, и напряжение начало рассеиваться. Над головой ослепительно голубело зимнее небо; скорбящие, выйдя из собора, рассыпались вокруг, будто листья, гонимые кусачим ветром.

И только тут я заметила, что на ступенях храма меня ждет дракон, светясь своим самым искусным подобием настоящей человеческой улыбки. Никто в мире не смог бы умилиться этому натужному выражению лица Ормы — никто, кроме меня.

Как ученый, Орма имел освобождение от ношения колокольчика, поэтому почти никто не знал, что он дракон. У него, конечно, были свои причуды: он никогда не смеялся, плохо разбирался в моде, этикете и искусстве, любил трудные математические задачки и ткани, от которых не чешется кожа. Собратья-саарантраи могли распознать его по запаху, но мало кто из людей обладал достаточно хорошим обонянием, чтобы понять, что он — саар, или вообще представлял, как их племя должно пахнуть. Для остальных гореддцев он оставался просто человеком: высоким, худощавым человеком с бородой и в очках.