Серафина - Рейчел Хартман

— Хм, — сказала Эскар. — Оно выглядит совсем не так отвратительно, как я себе представляла.

Орма, будь благословенно его сморщенное драконье сердце, поправил ее:

— Она.

— Разве оно не бесплодно, так же как мул?

Тут моему лицу стало так жарко, что я не удивилась бы, если б волосы загорелись.

— Она, — твердо повторил Орма, словно сам первое время не делал точно ту же ошибку. — Всех людей называют гендерно маркированными местоимениями независимо от способности к размножению.

— Иначе мы обижаемся, — добавила я сквозь застывшую улыбку.

Эскар без предупреждения потеряла интерес и отвела от меня пронзительный взгляд. Ее подчиненные вернулись с другого конца моста, везя с собой саара Базинда верхом на нервной лошади. Заместитель посла Эскар вскочила верхом, резко развернула своего гнедого и пришпорила его, даже не оглянувшись на нас с Ормой. Ее свита последовала за ней.

Когда они проезжали мимо, блуждающий взгляд Базинда остановился на мне и на одно долгое мгновение глаза его осветились. Меня пронзило отвращение. Орма, Эскар и другие, быть может, и научились походить на людей, но сейчас передо мной оказалось суровое напоминание о том, что скрывается под их личинами. Это был вовсе не человеческий взгляд.

Я повернулась к Орме, который задумчиво смотрел в пустоту.

— Это было донельзя унизительно.

Он вздрогнул.

— В самом деле?

— О чем ты думал, когда сказал ей обо мне? — спросила я. — Я, конечно, выбралась из-под отцовской пяты, но правила остаются в силе. Нельзя всем подряд рассказывать…

— А! — Он поднял тонкую руку, отражая обвинение. — Я ей не говорил. Эскар всегда знала. Раньше она была цензором.

У меня в животе все сжалось при упоминании цензоров. Это была организация, которая никому не подчинялась. Они занимались искоренением недраконовского поведения среди саарантраи и запросто копались в мозгах драконов, чьи эмоции, по их мнению, представляли угрозу.

— Чудесно. И что же ты сделал, чтобы привлечь внимание цензоров на этот раз?

— Ничего, — ответил он быстро. — Во всяком случае, она уже не цензор.

— Я думала, может, они сели тебе на хвост за проявление чрезмерной привязанности ко мне, — сказала я, а потом добавила едко: — Хотя уж наверное я бы заметила что-то подобное.

— Я проявляю к тебе приличествующий интерес в рамках допустимых эмоциональных параметров.

Увы, это звучало как преувеличение.

К его чести, он понял, что наш разговор меня расстроил. Не каждый саар обратил бы на это внимание. Его лицо скривилось, как обычно, от неуверенности, что делать с этой информацией.

— Ты придешь на урок на этой неделе? — спросил он. Вербальный кивок в сторону чего-то знакомого и нейтрального — вот единственное, что он сумел придумать, чтобы меня успокоить.

Я вздохнула.

— Конечно. И ты мне расскажешь, что тебе дала та девочка.

— Почему-то тебе кажется, что здесь есть что рассказывать. — В голосе его звучало непонимание, но рука невольно потянулась к груди, к тому месту, куда он спрятал золото. Я ощутила укол тревоги, но приставать к Орме было бесполезно. Расскажет, когда сам решит рассказать.

Он не стал со мной прощаться, как обычно; просто без единого слова отвернулся и направился к собору. Фасад его сиял алым в лучах заходящего солнца. Удаляющийся силуэт Ормы казался на нем темным штрихом. Я проводила его взглядом, пока он не скрылся из виду, завернув за северный трансепт, и так и осталась смотреть в то место, где он исчез.

В эту пору я уже едва замечала одиночество; это было мое нормальное состояние — если и не по природе, то по необходимости. Но после сегодняшних волнений оно давило больше обычного. Орма знал обо мне все, но он был драконом. В удачный день он мог быть сносным другом. В неудачный — столкнуться с его эмоциональной непробиваемостью было словно о ступеньку споткнуться. Больно, но винить можно только себя.

И все же больше у меня никого не было.

Стояла тишина, только шумела река под ногами, да еще ветер, запутавшийся в голых ветвях, и от таверн рядом с музыкальной школой доносились слабые обрывки песни. Я слушала, обхватив себя руками, и глядела, как на небе, моргнув, рождаются звезды. Потом вытерла глаза рукавом — это все от ветра — и отправилась домой, размышляя об Орме, о своих чувствах, которые должны оставаться невысказанными, и о том, что обязана ему столь многим — и что никогда не смогу расплатиться.

Орма трижды спас мне жизнь.

Когда мне было восемь лет, он нанял мне молодую учительницу из сааров, ее звали Зейд. Мой отец был решительно против. Он терпеть не мог драконов, несмотря на то, что был королевским экспертом по соглашению и даже защищал их в суде.

Меня завораживала ее необычность: ее угловатость, неумолчный звон колокольчика, умение решать в уме сложные уравнения. Из всех моих учителей, а их у меня был целый батальон, она была моей любимицей, до того самого момента как попыталась сбросить меня с колокольни собора.

Зейд заманила меня наверх под предлогом урока физики, а потом в мгновение ока схватила, и вот я уже висела за парапетом в ее вытянутой руке. Ветер визжал в ушах. Я проводила взглядом свою туфлю, которая сорвалась с ноги, и стукнувшись о корявые головы горгулий, упала на камни соборной площади.

— Почему предметы падают вниз? Ты знаешь? — спросила Зейд так мягко, будто вела урок в детском саду.

Ответить не получилось от ужаса. Я уже потеряла вторую туфлю, да и завтрак во мне едва держался.

— На нас все время действуют невидимые силы, и их воздействие предсказуемо. Если я сброшу тебя с этой башни, — тут она встряхнула меня, и город завертелся, словно водоворот, готовый меня проглотить, — то ты будешь падать с ускорением в тридцать два фута в секунду в квадрате. Так же как моя шляпа. Так же как только что твоя обувь. Нас всех тянет к гибели совершенно одинаково, с той же самой силой.

Она имела в виду земное притяжение — драконы не очень сильны в метафорах — но ее слова отозвались у меня глубоко в душе. Невидимые факторы, влияющие на мою жизнь, в конце концов погубят меня. Мне показалось, я всегда это знала. Выхода не было.

Орма появился вроде бы из ниоткуда и совершил невозможное — спас меня, ничем не показывая, что спасает. Лишь годы спустя я поняла, что этот трюк подстроили цензоры, чтобы проверить эмоциональную стабильность Ормы и его привязанность ко мне. После случившегося у меня появился глубокий и неослабный страх высоты, но, как ни странно, драконов опасаться я не начала.

Тот факт, что меня спас дракон, никакой роли здесь не сыграл. Никто не удосужился сказать мне, что Орма — саар.

Когда я достигла одиннадцати лет, в наших с отцом отношениях настал кризис. Я нашла спрятанную в комнате наверху мамину флейту. Папа запретил воспитателям учить меня музыке, но прямо не сказал, что мне нельзя учиться самой. Я же наполовину юрист, я всегда замечала лазейки. Я играла тайком, когда папа был на работе, а мачеха — в церкви, и неплохо разучила небольшой репертуар народных мелодий. Когда папа устроил праздник в канун Дня соглашения, годовщины наступления мира между Гореддом и драконами, я спрятала флейту у камина, намереваясь устроить его гостям импровизированное представление.