Метод инспектора Авраама - Дрор Мишани

* * *

Когда-то здесь были лишь пески, а сейчас все прозрачно, одно стекло. В дюнах между Неве-Ремезом и Кирьят-Шаретом, в двух безликих районах, в которых инспектор прожил почти всю жизнь, выросли дома-башни, городская библиотека, Музей дизайна и торговый центр, который в темноте выглядит, как космическая станция на Луне. Слева на пути в Кирьят-Шарет сияли рекламы «Зары», «Офиса Дипо» и «Кафе Джо», и Авраам заколебался: может, перейти дорогу, зайти в торговый центр, заказать кофе латте и бутерброд с сыром и посидеть снаружи за пустым столиком, поглядеть на пролетающие огни машин, поразмышлять? И как это бывало почти каждый вечер, он не стал этого делать.

Хотелось покумекать над другими расследованиями. Было у них одно дельце без единой зацепки – за одну неделю три кражи со взломом на двух соседних улицах в Кирьят Бен-Гурионе. Все в дневное время, когда жильцов нет дома. И ни взлома замков, ни распиленных оконных решеток. Взломщики точно знали, когда жильцы уходят и когда возвращаются, и наловчились без всякого шума открывать запертые двери. Это не припадочные налеты какого-нибудь наркомана. Украдены драгоценности, чековые книжки, наличность… В одной из квартир вскрыт сейф. Полная безнадега. Единственный путь – дождаться следующих взломов и понадеяться на то, что грабители оставят для копов какой-то след, что-то такое, чего раньше не было. Или помечтать, что что-то из ворованных вещей где-то всплывет, чтобы найти, кого допрашивать. Но у Авраама было ощущение, которое он не отважился высказать на заседании группы, – ощущение, что лишь один из трех взломов стоящий, то есть что только он и важен для взломщиков. И то, что они там искали – а может, и нашли, – не связано ни с деньгами, ни со шмотьем. А две остальные кражи – это так, запудрить ментам мозги.

А вот другое расследование началось гораздо удачнее, но в последние два дня все как-то запуталось и пошло наперекосяк. Двадцатилетний демобилизованный парень по имени Игорь Кинтаев был арестован по подозрению в домогательствах к женщинам на набережной Бат-Яма – с перерывами это длилось уже два месяца. Полицейский патруль засек, как он начинал клеиться к женщине старше себя по возрасту, лет сорока с гаком, потом разворачивался и чапал в обратную сторону или переходил дорогу, пока не примечал другую женщину и не начинал приставать к ней. При опознании четыре женщины из семи узнали его. На предварительных допросах он все отрицал, а позавчера вдруг заговорил и сознался в десятках правонарушений, которые за ним и не числились, – например, в том, что два года назад устроил пожар в доме престарелых в Хедере, а в 2005 году пытался поджечь ресторан в Геват Ольге, о чем никто не докладывал. Парень этот был странный, и иврит у него был странный, какой-то старомодный. Его мать осталась в Казани, а отец умер в Израиле. Постоянного адреса нет. Несколько месяцев он прожил в подвале, снятом в Хедере, а полгода назад из-за работы переехал в Бат-Ям, на квартиру к родственникам. Авраам Авраам не поверил ни единому его слову. Во время одного из своих приставаний задержанный схватил за руку служащую какой-то косметической фирмы, женщину лет пятидесяти, и насильно впихнул эту руку себе в брюки. Все это случилось на набережной в пятницу вечером. При аресте у него не оказалось ни документов, ни шекеля денег, но в рюкзаке – современный компас и книжка Агнона «Простая история», школьное издание в потрепанной синей обложке. На первой странице было посвящение, датированное 10 августа 1993 года и написанное от руки: «Юле – простая история несбывшейся любви». Имя написавшего было забелено «замазкой».

* * *

Авраам Авраам сам не знал, почему ему в голову вдруг полезли эти мысли. Без всякой видимой причины он вообразил себе экран компьютера в комнате Офера Шараби и его братишки. Громоздкий старомодный компьютер в кремовых тонах – так ему это представилось. Полицейского занимала разница в возрасте детей. Шестнадцатилетний подросток, четырнадцатилетняя девочка и пятилетний ребенок. Почему между дочкой и младшим сыном девять лет разницы? Почему пара, начавшая заводить детей, вдруг остановилась и так долго ждала? Из-за материальных невзгод, проблем со здоровьем, неладов в семье? А может, когда мать была беременна в третий раз, случился выкидыш? Почему, черт возьми, на все нужны объяснения?… Потом инспектор подумал про восемь утра. Трое детей ушли в школу и в садик, и мама осталась одна. В квартире воцаряется тишина. Пустые комнаты. Лишь шорох белых занавесок в гостиной. За какие дела она принимается? Может, крутится в пустых комнатах. Комната мальчиков, большая, с подростковой кроватью, складывающейся в диван, с письменным столом, на котором старый компьютер, а напротив – детская кроватка и тумбочка. И комната дочки, маленькая, побеленная, с длинным зеркалом, висящим напротив двери – и в нем мать встречается сама с собой. В своем воображении Авраам видел ее с бельевой корзиной в руках.

На улице Алуфей Цахал, у остановки 97-го автобуса, идущего к поезду в Северном Тель-Авиве, толкалась пятерка пареньков и девиц. Вертлявая, низкопопая девчонка, в черных, отнюдь не красящих ее лосинах и серой фуфайке «Гэп», совала свой «Айпод» одному из мальчишек – уламывала его надеть наушники. А он отмахивался, строил рожи, будто сама мысль об этом ему противна. Авраам Авраам инстинктивно уставился на них долгим и слишком пристальным взглядом, и они, когда он шел мимо, притихли и заулыбались ему. Девчонка с «Айподом» явно проехалась на его счет. Может, и Офер там, с ними? Непременно там – а не там, так на другой автобусной остановке. Его мать в конце разговора, за минуту до того, как согласилась уйти, сказала инспектору, что Офер уже дважды сбегал из дому. В первый раз – когда ему еще не было двенадцати. Ушел пешком, «во вьетнамках» – так она сказала, – и добрался до Рамат-Гана, до дедушки с бабушкой. Это случилось в один из праздников, из-за ссоры с отцом. А примерно год назад он поцапался с ней и после обеда ушел из дома, сказав, что не вернется. В конце концов вернулся, в десятом часу. Открыл дверь своим ключом, сразу прошел в их с братом комнату, не рассказывая, что делал весь вечер. И больше они об этом не говорили. Авраам Авраам спросил, почему мать Офера в тот раз не обратилась в полицию, но та не ответила. Видимо, ответ заключался в том, что отец тогда был дома. В воображении полицейского встала картина: Офер Шараби, который до сих пор неизвестно как выглядит, ставит свой черный ранец на скамейку в совершенно пустом и темном городском сквере и укладывается на спину. Укрывается серой фуфайкой, такой, как у той девчонки на остановке. И готовится ко сну. В сквере, кроме Офера, никого нет, и это здорово. Ничто ему не угрожает.

Авраам прошел мимо дома, в котором вырос, – Алуфей Цахал, 26. Мимо дома своих родителей. Он машинально поднял голову – взглянуть на окно на третьем этаже. Темно и никаких признаков жизни. Сколько он уже здесь не был? На втором этаже жалюзи раздвинуты, и по пояс голый мужик сидит на подоконнике спиной к улице, лицом к освещенной гостиной, из которой несутся голоса телевизора. Скоро новости. Сосед разговаривает с кем-то в доме – может, со стоящей на кухне женой. Это тот сосед, что несколько лет назад обнаружил его отца на лестнице после инсульта.

Инспектор продолжил свой путь и зашел в супермаркет, к грузинам. Сперва он вроде как передумал, решил, что сам сварганит ужин, чтобы отделаться от мыслей и немножко себя порадовать. Подумал купить бутылочку «Кот дю Рон» и пачку готовых равиоли – сварить в кипящей воде, полить оливковым маслом да посыпать тертым сыром. Но что-то снова удержало его. Он пошел к холодильнику, вытащил баночку острой тхины [1] и перебрал в хлебном ящике несколько оставшихся булочек, пока не нашел почти что мягкую. Возле кассы инспектор положил в корзинку пакетик помидоров черри.