Унесенные войной - Кристиан Синьол

Ян объяснил Люси, что Швейцария разделена на четыре языковые зоны: французскую, немецкую, итальянскую и ретороманскую. Самой крупной была немецкая часть Швейцарии. Французский язык был наиболее распространен в кантоне Во и Женеве, ретороманский — в Гризоне, итальянский — в Тессине. Таким образом, Люси не чувствовала себя чужеземкой в Вевейе, кантоне Во, и прожила счастливо все эти годы после освобождения Яна.

Однако последнее время Ян казался тревожным. Люси не удалось добиться от него объяснений, но она чувствовала, что близится момент, когда Ян сам обо всем ей расскажет. Несомненно, ради этого он и предложил ей прогуляться по берегу озера этим июльским воскресным днем. Они прогуливались, наблюдая за рыбаками, Ганс играл на гальке. Затем они медленно поднялись до рыночной площади, где устроились за столиком в тенистом кафе, чтобы утолить жажду. Люси как раз собиралась спросить Яна, что его тревожит, когда он сам решился рассказать ей.

— Срок моего договора с колледжем истекает, — сказал он, — и его не продлят. На мое место ставят более именитого преподавателя.

Люси почувствовала, как ее сердце сжимается. Она спросила:

— Что же мы будем делать?

Ян не ответил.

— Ты же не хочешь сказать, что мы вернемся в Германию?! — вскричала Люси.

Он опять промолчал.

— Лучше уж вернуться в Париж, — добавила она.

— В наше-то время? Ты думаешь, они дадут работу немцу?

— Если ты не устроишься, я сама пойду работать!

— А я все это время буду прятаться, чтобы не угодить в тюрьму?

— Во Франции не сажают тех, кто не сделал ничего дурного.

— Нет, но французы могут расстрелять гражданина государства, воюющего с их страной.

Они замолчали. Тишину прервал теплоходный гудок. Люси повернулась к Яну и тихо спросила:

— Почему ты все время говоришь о войне?

— Да потому, что она совсем близко, ее не избежать. Гитлер хочет реванша, и он его получит.

— Откуда такая уверенность?

— Ему было мало оккупации Рейнской зоны[4]. Он аннексировал Австрию, а за ней и Судеты. Сегодня он в Данциге, а завтра, я не сомневаюсь, он будет в Варшаве. Он ни перед чем не остановится. Франция и Англия не сдадутся, как в Мюнхене.

Взволнованная такой уверенностью Люси вздохнула:

— Что с нами будет?

— Мне предложили другую должность в Цюрихе, в немецкой части Швейцарии, — сказал Ян.

— Это далеко?

— Недалеко от границы с Германией.

— Нет, Ян, я не хочу туда возвращаться.

Он вздохнул:

— Но это все еще Швейцария, а не Германия.

— Там говорят по-немецки?

— Да.

— Как далеко от границы?

— Пятьдесят километров.

— Нет, Ян. Я не смогу там жить.

Воцарилось молчание. Вот уже несколько дней Люси боялась, что услышит что-то подобное. Она не переставала говорить себе, что их жизнь в Вевейе — не что иное, как передышка, и что придется снова вернуться в ту страну, где их с Яном чуть не бросили в тюрьму. Люси отчаянно сопротивлялась этой мысли, думая не только о себе и муже, но и о маленьком Гансе, который, выпив свой лимонад, так безмятежно играл в тени деревьев. Конечно, он говорил и по-французски, и по-немецки, но это не могло спасти его от опасности.

— Будь благоразумна, — сказал Ян вполголоса. — Здесь, в Швейцарии, нам ничто не угрожает.

— Ты же прекрасно знаешь, они — везде.

— Но нет же, Швейцария сохраняет нейтралитет. Здесь мы в безопасности.

Люси подняла голову и прошептала:

— Я должна всегда видеть горы своей родины.

Ян вздохнул. Он чувствовал, что в их отношениях появляется трещина, но ни он, ни Люси ничего не могут с этим поделать.

— У меня есть еще неделя, чтобы обдумать предложение, — сказал Ян и, чувствуя, что ране, образовавшейся в ее душе, необходим бальзам, добавил:

— Если хочешь, мы завтра пересечем границу и проведем день в Тонон-ле-Бен.

Как объяснить ему, что не одной лишь французской земли ей не хватало, но и Парижа, Пюльубьера, ее семьи, дочери Элизы, о судьбе которой Люси ничего не знала, но о которой без конца думала, задавая себе вопрос, увидит ли ее когда-нибудь?

— Спасибо, — поблагодарила Люси, но в голосе ее не было ни капли теплоты.

Ян это почувствовал и с живостью продолжил:

— В конце концов, все это, вся наша теперешняя жизнь — это то, чего мы оба хотели.

Люси кивнула.

— Когда мы поженились, — сказал Ян, — мы решили переехать в Германию, ведь так?

— Так, — ответила она, — но тогда страной не правил Гитлер.

Этим все было сказано. Они оба это поняли и больше не разговаривали. Солнце клонилось к закату, и вместе с ним спадала жара. Ветер принес с собой запах моря, цветущих садов и жареной рыбы. Время ужина еще не наступило, и ни Ян, ни Люси не хотели возвращаться домой. Они знали, что их спор мог начаться снова, а им этого не хотелось.

Ян заплатил, и они одновременно, не сговариваясь, спустились к озеру и направились к выступу над водой, с которого так хорошо наблюдать закат. Голубое небо растворялось в голубой воде. Слева зелень горных хребтов Альп вторила зелени виноградников на склонах, а перед ними садилось солнце, оставляя отблески на вершинах гор. Ганс шагал впереди по узкой тропинке на склоне холма. Они шли, не держась за руки, и Люси думала, что этот метр, который отделял ее от мужа, сегодня, а может и завтра, преодолеть невозможно. Она злилась на себя, поскольку нуждалась в Яне, так же как и в сыне, но Люси помнила, как ей было страшно в тот день, когда арестовали Яна. Она и думать не могла о том, чтобы приблизиться к этой проклятой стране.

Так они шли долго, не проронив ни слова, пока не добрались до откоса, на котором устроились, чтобы полюбоваться наступлением ночи. Плеск воды, казалось, доносился до самой вершины холма. Ян и Люси слышали разговоры рыбаков, возвращавшихся в свои домики у подножия. Люси наблюдала за Яном, игравшим с Гансом на склоне. Ян был все тем же юношей с худым лицом, светлыми волосами и ясными глазами, и в то же время что-то в нем изменилось. Люси знала, что Ян одержим тем, что происходило в его родной стране, и были моменты, когда жена для него переставала существовать.

Скоро в быстро надвигавшихся сумерках Люси уже не могла разглядеть его лица, и ей казалось, что вместе с дневным светом в тень уходит и часть ее жизни. Вдруг женщина настолько явно осознала это, что на глаза навернулись слезы. Увидев мужа и сына, которые, смеясь, поднимались к ней, Люси резким движением смахнула каплю, катившуюся по щеке.