Унесенные войной - Кристиан Синьол

Матье помог жене лечь и оставил на попечение акушерки с невесткой. После этого он вышел на улицу, задаваясь вопросом, не усложнит ли роды грохот и сильная жара, но скоро забыл о своих опасениях, когда увидел, что работа шла не так хорошо, как утром. Рабочие много говорили, ругались, а некоторые старались спрятаться, когда подходила их очередь таскать мешки с зерном или снопы. Они были истощены и, несмотря на беспомощные крики Хосина, толпились возле колодца.

Матье много раз поднимался в дом, чтобы узнать, как проходят роды. Невестка сказала, что процесс будет долгим, и попросила не беспокоиться. Тогда Матье попытался сосредоточиться на молотьбе, и, несмотря на шум машины, ему это удавалось, пока он явственно не услышал крики. Матье бросился на второй этаж, постучал в дверь спальни; вскоре вышла Симона и сказала:

— У ребенка ягодичное прилежание. Ей больно.

Не в состоянии выдержать криков Марианны, Матье бросился на улицу, где оставался до наступления сумерек. Охваченный беспокойством, он постоянно поглядывал на дверь фермы в ожидании, что из нее вот-вот выйдет Симона, но никого не было.

Наступала ночь, а молотилка продолжала работать. Наконец в нее загрузили последние колосья, и в плотном воздухе раздался паровозный свисток, на который вдалеке воем отозвались шакалы. Матье и Роже, который волновался не меньше, поужинали на первом этаже. На стол накрывала Раиса. Все были взволнованы тем, что ни из комнаты наверху, ни снаружи не доносилось никаких звуков, и боялись самого страшного. У хижин раздавалось жалобное пение феллахов.

— Все плохо, — прошептал Матье. — Случилось несчастье.

Он не выдержал и поднялся наверх. На лестнице он столкнулся с Симоной.

— Нужно ехать за доктором, — сказала Симона. — Она потеряла много крови. У тебя родился не один сын, а два!

— Два? — переспросил Матье.

— Да, два мальчика. Два прекрасных близнеца, но они заставили нас потрудиться. Все думали, что Марианна не сможет разродиться.

Матье хотел было тут же посмотреть на малышей, но вспомнил о враче и побежал вниз попросить Роже съездить в Буфарик. Затем он поднялся наверх и склонился над женой, которая, казалось, потеряла сознание. Но Марианна приоткрыла глаза, когда муж заговорил с ней. Он подошел к маленькой кроватке, в которую акушерка положила двух малышей.

— Двое, — произнес Матье. — Она подарила мне двух сыновей.

Он повернулся к Симоне:

— Ты понимаешь? Два мальчика!

— Но какой ценой. Ей будет нелегко отойти от этого.

— Я помогу ей, — сказал он, задыхаясь от наплыва чувств. — Слово Матье! Ошибается тот, кто думает, что она не может рассчитывать на мою поддержку.

Матье спустился на улицу и в одиночестве под песни феллахов побрел к виноградникам, время от времени поднимая мокрые от слез глаза к небу. Он плакал от мысли, что всемогущий Господь, которому он служил не так уж ревностно, подарил ему двух сыновей в качестве компенсации за потерянную руку.

Шарль получил назначение в августе. Его направили учителем в городок Спонтур, расположенный на берегу Дордони в пятидесяти километрах от Пюльубьера и недалеко от того места, где жила Матильда. В то утро, первого октября тысяча девятьсот сорок первого года, Шарль проснулся без труда, ведь всю ночь он не мог уснуть. В голове его мелькали воспоминания обо всех событиях, которые ему пришлось пережить, чтобы дойти до этого дня, который зарождался за приоткрытыми окнами. Это утро будет одним из самых прекрасных в его жизни — Шарль в этом не сомневался. Он приехал на место днем ранее, пообедал в гостинице неподалеку от порта, из которого раньше на Бордолез уходили лодки, груженные деревом. Речное судоходство было разорено всего через несколько лет после строительства здесь железной дороги.

Спонтур представлял собой населенный пункт из нескольких домиков, выстроенных вокруг церквушки с серой стройной колокольней. Городок, еще не совсем цивилизованный, но стоявший на пути к прогрессу, жил только рекой. Через несколько километров вверх по течению появилась целая деревня строителей дамбы, работы по возведению которой начались незадолго до войны. Все это рассказал Шарлю мэр, визит к которому был частью ритуала для вновь прибывших.

— Среди ваших учеников будут также беженцы, которые не говорят по-французски, — добавил он. — Среди них есть и поляки, и испанцы. Их родителей забрали из Аржелеза на строительство дамбы, и часть из них живет здесь, в городе. Кстати, именно из-за детей рабочих школа у нас переполнена.

Трудности не пугали Шарля, он был готов к ним. Наконец, мэр показал ему карандаши, перья, чернильницы, тетради и учебники, состояние которых оставляло желать лучшего.

— Это все, что у нас есть, — подытожил мэр. — Воспользуйтесь всем этим во благо.

— Именно это я и собираюсь сделать, — ответил Шарль, несколько удивленный подобным приемом, который мог показаться проявлением равнодушия, но причиной которого, в сущности, было отсутствие средств в этой горной местности, расположенной в стороне от «большой земли», где его предшественник, ветеран прошлой войны, пустил все на самотек.

В дальнем углу единственной классной комнаты с тремя рядами парт стояла дровяная печь. Между наклонными партами и скамьями было два прохода, по которым ученики и учитель могли передвигаться. Грубый учительский стол возвышался на небольшом постаменте слева от черной школьной доски, которая, к удивлению Шарля, оказалась свежевыкрашенной. Напротив окон, выходивших на школьный двор, висели административная и географическая карты Франции. На этажерке за печью лежала вязанка лучин разного цвета, счеты и коробка с мелом.

В квартире над классной комнатой, куда мэр отвел Шарля, не было ни уборной, ни ванной. Общая с учениками уборная находилась во дворе, а воду нужно было носить из колодца. Дровянная печь служила для обогрева трех комнат — спальни, гостиной и кухни, облупившийся потолок которой свидетельствовал о протекающей крыше.

— Ничего, — ответил Шарль на жест мэра, которым тот показывал свою беспомощность, — я как-нибудь управлюсь.

Он и не ожидал чего-то большего, да к тому же привык к подобным условиям жизни и в университете, и в Пюльубьере, где еще не было водопровода. Но это заботило Шарля меньше всего. Главное было там, на первом этаже, в классе, в котором он до вечера убирал, где отмывал парты и стол, пересчитывал тетради, готовил план урока. Завершив приготовления, Шарль своим каллиграфическим почерком большими буквами вывел на доске дату: среда, первое октября тысяча девятьсот сорок первого года.

Вечером он не пошел ужинать в гостиницу, а довольствовался хлебом и сыром, что захватил с собой. Потом, уже за полночь, он взялся приводить в порядок учебники, зная, что все равно не уснет. Ему хотелось, чтобы завтра, в тот момент, когда он первый раз будет входить в класс, его отец был здесь. Этой ночью Шарль испытывал потребность рассказать кому-то о том, как он счастлив, стоя на пороге своей мечты. Матильда смогла бы его понять и разделила бы с ним счастье на заре выбранной им судьбы, к которой он много лет шел сквозь тернии. Но он был один и в темноте представлял, как завтра дети заполнят школьный двор, думал о том, сколько их будет и удастся ли уделить им всем внимание.