Время пить коктейли - Пэлем Грэнвил Вудхауз

Недавно он устроил племянника к Бусту и Бруэру (экспорт, импорт) и подозревал, что письмо, которое сестра обратила в мокрую массу, говорит о его увольнении.

– Что он натворил?

– А, дорогой?

Сэр Раймонд обошел комнату. Стало немного легче.

– Почему его выгнали?

– Он не пишет. Ему нужно двести фунтов.

– Вот как?

– А у меня их нет.

– Прекрасно. Не выбросишь коту под хвост.

– Что, дорогой?

– Не дашь своему кретину. Ему нельзя давать ни гроша.

– Какой там грош, двести фунтов!

– Перебьется.

– Нет, застрелится.

Сэр Раймонд печально усмехнулся:

– Промажет. Да не реви ты, Бога ради. Хочет выудить десятку.

– Двести фунтов!

– Они всегда так говорят. Условность.

– Что, дорогой?

– Фиби, я тебя умоляю! Ну, что это? Голову набок – и заладила: «Что, дорогой? Что, дорогой?» Ты не канарейка. Тут святой не выдержит. Ладно, спешу на поезд. Прими аспирин.

– Что, дорогой?

– Аспирин. Две таблетки. Нет, три!!!

И сэр Раймонд вышел из комнаты.

Первым из лондонских дел сэра Раймонда была встреча с графом в клубе «Демосфен». Явившись туда, он с неудовольствием увидел, что там – тихо и уютно, живые трупы развалились в креслах, когда их собрата преследуют эринии. Правда, он и сам бы признал, что эриния – не репортер, черт их побери вместе с блокнотами, шляпами и плащами. Очами души он видел, как десятки этих тварей крадутся к нему в мягкой, тигриной манере, производя, однако, все больше шума.

Гость запаздывал. Сэр Раймонд подошел к столику, взял газету – и тут же выронил, а сам рухнул в ближайшее кресло. Редко пил он перед едой, но теперь пришлось заказать два сухих мартини. В состояние это его повергли шапки на первой полосе.

Когда он дочитывал то, что было под шапками, вошел лорд Икенхем.

– Бифштекс, дорогой мой, – сказал он, – ты просто Марианна на мызе! Извини, задержался. Вышел вовремя, но на Бонд-стрит встретил Барб.

– Кого?

– Барбару Кроу.

– !

– Поговорили. Справлялась о тебе.

– !

– Очень нежно.

– ?!

Лорд Икенхем посмотрел на него с упреком:

– Ты странно реагируешь, Бифштекс. Стоит ей сказать слово, и ты будешь кататься перед ней, тряся четырьмя лапами.

– Фредерик!

– Лезу не в свое дело?

– Можно сказать и так.

– Понимаешь, Бифштекс, ты мне дорог, хотя и стал таким важным. Я желаю тебе добра.

– Спасибо. Мартини заказать?

– Лучше два, нам обоим.

– Я уже пил.

– Выпей еще.

– Да, выпью. Фиби меня очень расстроила. Космо опять влип. Ты хорошо его знаешь?

– Достаточно, чтобы юркнуть в переулок, когда его увижу.

– Просит двести фунтов.

– Однако! И получит?

– Не от меня.

– Фиби расстроилась?

– Еще бы!

– А ты на нее кричал. Вот твое слабое место, Бифштекс, ты кричишь и лаешь. Не на меня, конечно; строгое достоинство, присущее мне, тебя удерживает, но на остальных – сплошь и рядом. На Барбару кричал?

– Ты не мог бы переменить…

– Кричал, сам знаю. Потому она тебя и бросила. Но сейчас твои акции – в цене, все могло бы наладиться. Собственно, что значит «бросила»? Джейн давала мне отставку шесть раз. Поведи ее в ресторан, покажи себя в лучшем виде. Попляши перед ней. Загадай шараду.

– Если ты не против, я бы хотел пере…

– Покажи фокус. Спой любовную песенку под гитару. Скажи, наконец, что ты написал роман. Ей понравится.

Курительные комнаты лондонских клубов редко кружатся, словно балерины, но сейчас это случилось. Комната вела себя так, словно с ней долго занимался балетмейстер. Сквозь густой туман сэр Раймонд смотрел на графа, и вид у него был такой, какой бывает в парилке.

– Что… что ты хочешь сказать? – выговорил он.

Терпеливый граф, и тот рассердился.

– Ну, Бифштекс, нельзя же так! Это очевидно. Всякий, кто тебя знает, поймет с налета. По меньшей мере три истории я сам от тебя слышал. Есть и эпизод с орехом. И потом, Джейн.

– Джейн?

– Она самая. Как-то, приехав в Лондон, она зашла к тебе, но не застала. Пизмарч провел ее в кабинет, она решила прибрать и увидела бандероль от издательства «Симмс и Соттер», почему-то – Ричарду Бланту. Нет, Бифштекс, отпираться бесполезно. Скандально прославленный писатель – это ты.

– Я, – простонал сэр Раймонд.

– Не понимаю, что тут стонать. Прибыль – будь здоров, а деньги ты любишь.

– Фредерик, я боюсь огласки! Ты никому не проговорился?

– Нет, что ты! Увидев псевдоним, я сразу понял, что ты это держишь в тайне.

– А Джейн?

– Разве она запомнит? Я – другое дело, я подал мысль. А почему ты, собственно, боишься? Ну, узнают.

– Как же ты не поймешь? Меня вышвырнут из политики!

– И прекрасно. Ты бывал в Палате общин? Рыла и выродки, каких мало. Я бы ни за какие деньги…

– Нет, Фредерик. Я хочу попасть в парламент. Но меня даже не выставят, если узнают про этот роман.

– Не узнают.

– Репортер все пронюхает.

– Вот как? Ну, ну…

Граф помолчал; судя по морщинам на лбу, он напряженно думал.

– Да, – резюмировал он, – узнать могут. Так было и с Бэконом.

– С беконом?

– С Шекспиром, Бэкон места себе не находил. «Вот что, Франсис, – говорил ему внутренний голос, – так нельзя. Узнают – погонят из канцлеров, чихнуть не успеешь. Найди бедного юношу, заплати, пусть подпишет». Что ж, он пошел и нашел.

Сэр Раймонд резко выпрямился, расплескав при этом коктейль. Перед ним, словно окна кабачка в тумане, замерцала надежда.

– У тебя никого нет? – продолжал граф. – Да что я, честное слово! Сын Фиби, твой племянник.

– Господи!

– Вот ты говоришь, ему нужны двести фунтов. Дай, уступи гонорары – и живи спокойно. Согласится, как и Шекспир.

Баронет глубоко дышал. Надежда просто сверкала. В другом конце комнаты сидел Говард Сэксби, старое чудище, который рассказывал о чем-то сэру Родерику Глоссопу, чудищу номер два, – и он восхищался их красотой.