Московские каникулы - Андрей Ирмович Кузнецов

и возвращается с двустволкой в руках.

В а л ь к а. Видала?

Л и д а (рассматривая ружье). То самое?

В а л ь к а. Ага!

Л и д а. А мне ты не велел подарок покупать…

В а л ь к а. Да разве такое купишь?! Я еще вот этаким был — только дотронуться до него мечтал… А теперь — мое! Везучий я!

Л и д а. Когда на экзаменах резались, ты этого не говорил.

В а л ь к а. Да ну тебя с воспоминаниями!

Л и д а. А я сейчас даже рада, что на физмате не учусь. На будущий год в автотракторный поступлю.

В а л ь к а. Только потому, что трактористкой работаешь?

Л и д а. Нравится. Инженером в мастерских буду. А ты?

В а л ь к а. Теперь и сам не знаю: нужно мне на литфак идти? Может, нет у меня здесь ничего, чтоб писать… А в учителя я не гожусь. Вот если б на факультет журналистики…

Л и д а. В Москву?

В а л ь к а (вздохнув). Ждут меня в Москве, как же… (Помолчав.) Говорят, и в Харькове такой факультет есть.

Л и д а. Харьков!.. Тоже далеко-о… (Заторопилась.) Ну пойдем, а то Елена Михайловна обидится.

В а л ь к а. Где теперь косить будем?

Л и д а. Давай после ужина на центральную забежим. Может, делянки готовые есть. Тогда в ночь пойдем. Федюшка трактор как раз успеет заправить.

Уходят в дом.

З а т е м н е н и е.

Когда свет загорается снова — уже поздний вечер. Из ярко освещенного окна доносятся говор, смех, звон посуды. Из дома на веранду выскальзывает  Л и д а, за нею  В а л ь к а.

Л и д а. Пошли, пока не хватились.

В а л ь к а. Посидим немного. (Сев на перила веранды, смотрит на небо.) Смотри на звезды. Долго-долго…

Л и д а (не вытерпев). Ну?

В а л ь к а. И представь, будто мы летим с тобой на межпланетной ракете…

Л и д а. Вдвоем?.. (Валька не отвечает.) Завтра дождь будет…

В а л ь к а. С чего ты взяла?

Л и д а. Бабка сказала. Она приметы знает.

В а л ь к а. И все-то старики лучше нас знают… А когда мы все знать будем… Это уже не нам нужно будет — другим. Справедливо мир устроен?

Л и д а. Нужно главное знать и идти к нему, не петляя по сторонам.

В а л ь к а. А по сторонам, может, самое интересное?

На веранду выходит  Е л е н а.

Е л е н а. Вы чего из-за стола убежали?

Л и д а. Работать надо, а он звезды считает. (Уходит в дом.)

Е л е н а (проводив ее взглядом). Тебе нравится Лида?

В а л ь к а. Хороший парень.

Е л е н а (ерошит ему волосы). Дурень ты, Валька… Ну, пойдем к гостям.

В а л ь к а. Нет, лучше посидим на бревнах, как прежде, — ты да я, да мы с тобой…

Они спускаются с веранды и садятся на бревнах у ворот.

Помнишь, когда я в детстве спрашивал об отце, ты отвечала — потом, потом, когда вырастешь… Ну, вот я вырос. Восемнадцать лет, дальше некуда. Рассказывай.

Е л е н а. Главное ты знаешь…

В а л ь к а. Хочу не только главное. Хочу все. Какой он был.

Е л е н а (задумчиво). Он был добрый и мягкий. И в то же время твердый, неуступчивый, если очень верил в свою правоту. Мечтал книжку написать… О нашем поколении. И не успел. Началась война с Финляндией, и он уехал туда. Только мне не сказал… Чтоб не волновать.

В а л ь к а. Он учился в Институте журналистики?

Е л е н а. Кончил его и работал разъездным корреспондентом в нашей областной газете.

В а л ь к а. В Харькове теперь факультет журналистики есть…

Е л е н а. Ты твердо решил?

В а л ь к а. Когда решу — скажу…

Е л е н а. А эту зиму у меня поработаешь?

В а л ь к а. Попробую… Эх, мам, если я добьюсь своего… Буду тогда писать под фамилией отца — Донников… Почему у меня не его фамилия?

Е л е н а (устало). Я говорила — мы не успели зарегистрироваться в загсе.

В а л ь к а (порывисто). Прости! Ты устала, а я пристаю с вопросами. Но я хочу, чтоб ты знала — мне с тобой… Ну, вообще… Хорошо… И как бы трудно нам ни приходилось, сиротой я себя никогда не чувствовал.

На веранду выходит  Г а й д а м а к а, садится на перила, закуривает.

Е л е н а. Зажгите свет, Дмитрий Андреич… Выключатель у двери.

Г а й д а м а к а (всматриваясь в темноту). А я-то думаю — куда вы запропастились… (Включает электричество на веранде.)

Е л е н а. С сыном сумерничали… Я вот хочу вам наябедничать — они снова в поле собрались. Велите им отдохнуть.

Г а й д а м а к а. Трудовой энтузиазм — не электричество, которое можно включать и выключать. Пусть горит. (Помолчав.) Но сегодня у нас нет готовых делянок, и вам, Стогов, придется выспаться, как это ни печально.

В а л ь к а. После маминого ужина я готов на такую жертву. Пойду огорчу Локтеву. (Уходит.)

Г а й д а м а к а. Валентин собирается зимой работать в больнице? Что он будет там делать?

Е л е н а. Вы думаете, есть только одна стоящая работа — на лафетной жатке?

Г а й д а м а к а. Но это он уже умеет.

Е л е н а. Валя занимался у меня в сандружине. Хочет поработать санитаром.

Г а й д а м а к а. А вы этого хотите?

Е л е н а. Сын пользуется у меня полной свободой.

Г а й д а м а к а. Родительское невмешательство исповедуете? Или просто не верите в силу своего влияния?

Е л е н а (не сразу). Однажды я попыталась вмешаться в жизнь близкого человека… Ничего хорошего из этого не вышло. Ни для него, ни для меня. Теперь я признаю только один вид вмешательства — хирургическое, на операционном столе. А Валька… Пусть ищет. Жизненный опыт ему всегда пригодится.

Г а й д а м а к а. В этом вы правы, опыт — наш главный капитал.

Е л е н а. У вас есть дети?

Г а й д а м а к а. Начнем с того, что у меня и жены нет.

Е л е н а. Но ведь — была?

Г а й д а м а к а. Была… (Помолчав.) Была любовь — казалась взаимной. Была вера — казалась неколебимой. А в один далеко не прекрасный день, когда я пришел домой с путевкой на целину, выяснилось, что ничего этого и в помине не было… (Помолчав.) Вот вы верны памяти мужа, погибшего много лет назад… И вам не хотелось встретить еще кого-нибудь? Полюбить, обрести дом, новую семью, быть счастливой?

Е л е н а. Если бы счастье зависело от нашего желания, то, поверьте, мир не знал бы несчастливых людей. И потом, у меня есть дом и семья — Валька. Есть любимая работа. Уверяю вас, это не мало…

Из дома выходит  Н и н а.

Н и н а. Так и есть — гости умирают от жажды, а хозяйка любезничает под покровом ночной темноты!

Е л е н а. Вы правы, Нина Ивановна, я никудышная хозяйка. Через пять минут будет чай. (Уходит в дом.)

Н и н а. Ну, гонитель женщин, чем оправдаетесь? Я засекла — вы пробыли с ней наедине больше десяти минут.

Г а й д а м а к а. Меня язвите или Елену Михайловну?

Н и н а. Она тихоня, да вам я не верю… Не морщитесь, я вовсе не осуждаю. О, если вы сумеете ее расшевелить — честь и хвала вам будет! Не говорю уже о прочем… Елена у нас еще вполне… Да и вы… (Оценивающе разглядывает его.) Ведь недаром говорится: седина в голову, бес — в ребро.

Г а й д а м а к а (вздохнув). С вами побеседуешь — и снова начинаешь верить в человечество… (Уходит